Человек-Олень
Шрифт:
Они говорили: «Что поделаешь, дары природы заранее взвешены; сейчас те, которые избаловались в благодатную зиму, терпят неудобства».
Дьявольский снег, навалившийся несметной ордой, пропадавшей где-то тридцать лет, все круче и круче показывал свой нрав. Начавшись тихим снегопадом, он три дня неустанно и упорно заваливал все живое, и лишь потом пришел ветер, несущий миллионы жестких крупинок. Он то стонал, как неутешная вдова, то принимался подвывать голодным волком. Злая сила, направляемая каким-то невидимым врагом с юго-запада, взяла власть над миром и носилась по ложбинам и ущельям гор, отыскивая жертву.
Казалось, все голодные волки Алатая стояли, раскрыв
В ущельях гор буран случается не часто, но если уж разгуляется, то поднатужится вовсю. Подберет живот да так начнет колошматить, что вспомнишь прошлую жизнь, готовясь к концу. Самое жуткое — это когда начинают голосить вразнобой все ущелья, пики, утесы, навьюченные снегом. Появляется Великий Шум, и кажется, что обломки неба с ревом падают на землю.
Аспан-старик попал в буран, как только достиг Моты. Он был готов к нему, еще когда садился на коня, и потому ничуть не испугался. Подмял под колени полы полушубка, сел боком и поехал, набычив голову, навстречу ветру. Гнедая кобыла вздумала было повернуть назад, но старик огрел ее пару раз двенадцатихвостои плеткой и, резко дернув узду, крикнул:
— Ну ты, брюхатая, побалуй у меня!
Продираясь сквозь буран, он продвигался упрямо вперед. Холод издевался над ним, проникал под полушубок, обжигая грудь и спину.
«Ну что ж, передряга как передряга, только культи ноют ужасно, словно огромные больные зубы».
Не видно ни на палец, неизвестно, где восток, где запад, и он как пловец в вязком, ревущем, кипящем белом океане. Крошечный человек, затерянный в бездне. И, будто бесясь, что ее страшные тиски не валят и не добивают на земле это упрямое существо, стихия, стеная и ревя как дракой, нападала все снова и снова, тщась сорвать с человека одежду. Пустые старания. Человек, собранный в кулак, не гнулся, не падал лицом в гриву коня. Лишь конь, не вынеся бьющего прямо в лоб ветра, пошел боком.
«Эй, аллах, сохрани от новых тягот», — пробормотал человек. Инвалид, человек-обрубок, каких более страшных тягот мог испугаться он? И какое горе выгнало его из дома? Сидел бы себе на постели, наслаждаясь покоем, лепетом внуков и теплом печки.
Может быть, желание смерти, может, устал он в своей многотрудной жизни? Тогда зачем он так неистово борется с силой, несущей смерть?
Этот буран, который тявкал сучкой, начиная свои бесчинства, теперь угрожающе лаял волкодавом. В лае слышались угроза и неистовое желание заставить человека выплевывать кровь.
Буран, казалось, не прожевывая, проглотил и уничтожил все. Он создал свой вопящий мир, он владел им и, играя миллионами жгучих плетей, хлестал всех, кто только попадался под руку. Но Аспан-старик, выехавший, чтобы почтить свое, драгоценное, отнятое когда-то таким же бураном, ничуть не страшился великой смерти в природе, он бросал ей вызов мужчины.
Ни одна из сторон не сдавалась. Буран был неиссякаем, как белый огромный пожар, а человек шел сквозь него.
Гнедая кобыла была умной и опытной животиной. Не находя сил противостоять буйному натиску, но ощущая железную силу сжавших ее бока обрубков, она продвигалась вперед, вгрызаясь копытами в снег.
Доехав до Моты и повернувшись мордой к могиле, различимой только по еле виднеющемуся из снега куруку, она замерла, окаменев. Хозяин не сразу почувствовал, что достиг цели. Он будто дремал, бредя куда-то на поводу у своих невеселых мыслей. Потом очнулся, пробормотал: «Ну, ну, родимая, что тебе померещилось?» Гнедая не шелохнулась. Тогда он открыл глаза и увидел конец курука. Похлопал гнедую: «Ах, умница, зря я тебя винил», — и одним рывком скатился
Снег, сгустившийся, как сливки на молоке, мягко поглотил тело-обрубок, одна лишь голова осталась на поверхности. Отталкиваясь руками в меховых рукавицах, Аспан-старик начал потихоньку продвигаться к куруку, прокладывая за собой глубокую борозду. Продвижение состояло из нескольких последовательных действий: сначала расчистить перед собой снег, затем достичь коричнево-бурой земли, упереться в эту надежную твердь и рывком бросить тело вперед.
Штанины стеганых брюк были подогнуты, надежно зашиты толстыми нитками, сырость пока еще не проникла через толстый слой ваты. Но как медленно он продвигался! Летом ведь не уступает ходячим, а сейчас ползет настолько трудно, что путь его успевает занести ветер. И за спиной гладко. Вот уж поистине существо, не оставляющее следа!
Он еле добрался до курука, задыхаясь, с раскаленными легкими. Достигнув цели, он рухнул ничком, не в силах отдышаться. Со лба лил пот, тело покрылось испариной. От него валил пар. А путь от лошади до изголовья могилы был не длиннее курука, вкопанного в нее.
И даже этот короткий путь замела вьюга.
Аспан-старик оглянулся. Последний отрезок его борозды затягивало снегом, вот и он исчез. Что бы сказал человек, увидевший его торчащим истуканом среди нетронутой белизны? Оборотень, свалившийся с неба? Каменный идол в человеческой одежде? Неизвестно зачем забредший сюда безумец? Но где же след? Человек ведь оставляет след, а этот… Значит, он все-таки не человек. Упырь…
Но он человек и родил человека. Это его сын едет сейчас через снега, едет с недругом, который дышит ему в затылок. Его сын стремится к Алатаю, и путь его лежит через Чертов мост. Обязательно через Чертов мост, он знает своего сына. И еще он знает, что на полпути они может быть, встретят «того, кто кричал».
Из-за него он, Аспан-старик, стал тем, который не оставляет человеческий след. Да… Сначала, после больницы, он сгоряча влез на протезы. Даже красовался в них, дурак. Но бедные деревяшки так и не смогли прижиться. У них была своя жизнь — жизнь деревяшек, и они не понимали, как можно бухнуться на зеленую траву, снять сапоги, посушить портянки и шевелить пальцами, подставляя их свежему ветру.
«Раз так, то ну их к черту! — решил Аспан и уселся задом на благодатную землю. — Плевать я хотел на пустой прыг-скок! Человеку не нужны подпорки ни для чего. И если уж они не понадобились моей душе, так зачем они телу? И без них я могу ездить на коне, косить, справляться с домашней работой, чего же еще требовать от немолодого жителя глухого аула?»
Словно заинтересовавшись тем, что же будет делать человек, приползший на могилу, буран начал стихать. Окрестности, скрытые за белой пеленой, прояснились, выступили могучие очертания гор. Гнедая кобыла тяжело вздохнула, втянула живот и переступила с ноги на ногу.
«Снова пойдет снег», — сказал Аспан-старик громко и вытащил из-за пазухи бутылку вермута. Лошадь, испугавшись его голоса, навострила уши, настороженно глянула на хозяина. Аспан-старик зубами сорвал колпачок из желтой фольги, выбил пробку, ударив ладонью по дну бутылки. Потом погладил курук, подергал, проверяя, крепко ли держится. Остался доволен. Этот курук был свидетелем его молодости, его могучей силы, его беды. Давным-давно Аспан-табунщик очистил от коры ствол молодой березы, и березовый шест засиял, как молодая луна, с ним он впервые выехал пасти лошадей. Тогда он не мог знать, что его курук окажется крепче него, уцелеет невредимым, а когда узнал, то воткнул в могилу в память об ушедшем навсегда Аспане-табунщике.