Человек-Олень
Шрифт:
Бездонное небо склонилось над Аспаном. Луна не взошла, и ущелье быстро окуталось темнотой. Мощные ели и кедры стояли неподвижно, словно в ожидании какого-то ответа.
«Что я могу вам сказать? — прошептал Аспан. — Я могу сказать, что мороз пойдет на убыль, конец трескучей зимы, похоже, близок, и весна в этом году наступит рано. Если моя крохотная душа уцелеет, то вместе с вами я увижу новую весну. Даже самая ранняя весна наступает только в апреле. А снег на вершинах гор тает в мае. Если бы вы знали, как я тоскую по этой ленивой алтайской весне! Всегда тосковал. Если бы вы знали, как я тоскую по дому! Где же звезда Камбар? Все уже на месте, вот невозмутимая Полярная звезда, вот поднимаются Стожары.
Ну что ж, прощай, Табунщик!
Хош[22], табунщик из совхоза «Енбек»! Теперь никогда не сесть тебе на коня, не взять в руки курук. Скольких иноходцев, скольких прыгающих на луну аргамаков оседлал ты! А теперь умираешь в снегах, забытый всеми. Может, нужно было построить жизнь по-другому? Поступить рабочим на шахту в Зырянске, как советовал отец перед смертью? «Если ты сильный, не повторяй мою жизнь. Волчонок следует за волками не от ума, а по глупой привычке страха. Если ты сильный, найди свою дорогу. Не поднимая глаз от земли, я рыскал, подобно пасущемуся скоту, и благодарил жизнь за это. Ты видел, чтобы вскормленная с руки птица улетела далеко? Пока руки-ноги целы, броди по земле, разве под небом не просторно? Разве на лбу нашего рода написана ползучая жизнь?
Ах, Аспан был слишком мал, чтобы понять смысл этих слов, вырвавшихся в минуту горечи. Но он не выполнил завета не потому, что не понял печальных слов, а потому, что не мог уйти от места, где была перевязана его пуповина. Не мог уйти, будто стреноженный конь, не от бесхарактерности или боязни, не от безволия, — просто не захотел променять родной очаг на сытые места, оставлять другим привычную, данную судьбой работу.
«Зачем же ты жалеешь сейчас, что стал табунщиком? Зачем вспомнил о давних, казалось, забытых словах отца?»
Это всего лишь мимолетная слабость перед исчезновением навеки.
«Мышь, родившаяся на мельнице, не боится ее шума, — сказал Аспан, — ведь едва раскрыв глаза, ты увидел косяки лошадей, отца на коне в вечной погоне за этими косяками. Пил кумыс, ел казы-карта, жал-жаз[23], до сих пор не брал в рот куска хлеба, только лепешку, не ездил дальше райцентра. Что увидел в гнезде, то и поймал. Что позорного в том, что повторил жизнь отца!
Прощай, Табунщик!
Всю свою долгую ли, короткую ли жизнь ты не рыскал ветром, надев набекрень шапку, предаваясь безумному веселью. Ты не замутил родник своей судьбы и, хотя много раз раскалывалась от боли голова, ныли от усталости ноги, не проклинал никого, не рвался ухватить чужое. Ты думал: «В этом мире и без меня достаточно стремящихся к тому, на что неспособны». Тебе — однолошадному табунщику — были чужды привычки тех, кто, сидя без куска лепешки, выбирает яства, кто, плетясь пешком, выбирает коня, тех, кто не стыдится своего жалкого характера и с ненавистью смотрит на сытую похлебку других. Ты прожил жизнь, не зная стона и жалоб. Ты всю жизнь считал, что счастье и богатство даются человеку от рождения, подарок аллаха, написанный на роду. Ты говорил: «Чем иметь силу величиной с гору, лучше везение с палец». У тебя была сила и не было везения. Наживая кровавые мозоли, ты тянул телегу своей судьбы, и вся твоя огромная сила уходила на эту простую и неимоверно тяжелую работу. Поэтому, если есть рай, тебе найдется в нем место.
Ты никогда и ни в чем не хотел мириться с теми, чья несправедливость попирает
Но как это было трудно! Твоя прямота подминала тебя же, твоя честность ложилась петлей на твою же шею. Ты боролся с лукавыми, лживыми, воюющими тайно. Сколько раз ты думал, что на войне было легче: там кровный враг стоял перед тобой и в твоих руках было оружие.
Но ты победил их, Табунщик, поверь мне!
Если время — вода, то простые люди, подобные тебе, остаются вечно неизменными, как камни на дне реки.
А разве мы с тобой белы как молоко, чисты как вода? Разве безгрешны? Кто знает, за какие грехи послана тебе эта мучительная смерть? Но какими бы ни были твои грехи — большими или малыми, — постарайся умереть достойно, без стона, без крика. Крик не помогает ничему, даже не облегчает смерти.
О боже! Тот крик. Ведь голос, свалившийся с гор снежным обвалом, был так похож на надтреснутый голос управляющего… Он стучал в конторе по столу и кричал, кричал… Неужели это он поехал в горы в зимнюю стужу, чтобы погубить меня?
Я не дам себя погубить. И даже если мне придется расстаться с тем, что отличает меня от ползающих по земле, с моими ногами, я не дам погубить себя. Я человек. Я прощусь с тобой навсегда, бессловесный табунщик, единожды восставший и заплативший за это жизнью. Я прощусь, и это будет нашей с тобой тайной. Но я никогда не забуду тебя, и если останусь жив, я погребу тебя, как подобает быть погребенным жигиту.
Ах, как тепла эта ночь!
Ни один человек на земле не может сказать, насколько хватит у меня сил. Ни один человек не может сказать, какая разница между смертью ученого с великим именем или честолюбивого политика, стремящегося к власти над миром, и смертью простого табунщика. Если гибель смертных так же похожа, как их рождение, то разнит их только жизнь. В ней кроется ответ на все вопросы. Его не найти на небе. Бедный отец, мечтал взлететь на небо, там надеялся найти и искупление грехов, и вечное блаженство. Он верил в это, иначе не назвал бы меня Аспаном.
Нет, и искупление, и счастье только здесь, на земле. Здесь человек должен утверждать справедливость. И хоть бей меня камнем, мой загнавший меня в капкан враг, хоть натрави всех дьяволов холода и боли, до тех пор, пока в этом мире есть хоть глоток воды для меня, я не уйду из него».
Аспан впервые понял, что поддаться смерти вот так, в безвестности и муках, когда еще не кончились его еда-питье, его хлеб-соль, — это поддаться своему ненавистному врагу. Злу. Ему захотелось встать и крикнуть, чтобы криком известить свою родину о том, что он жив. И, может быть, эхо донесет эту весть в аул?
Но сил не было. Аспан раскрывал беззвучно рот, пытался поднять голову, но ни одна снежинка не дрогнула на его ресницах.
— Ух, боже мой, как я устал! — неимоверным усилием выдохнул он и заставил себя открыть глаза.
Небо было совсем близким, одно небольшое усилие — и он может достать его.
Аспан смотрел на небо умоляюще и чуть качал головой, словно упрекая создателя за то, что вместо крыльев дал длиннющие руки.
«Ох, полететь бы сейчас… на земле есть умеющие летать, а ты создан бескрылым… А зачем тебе улетать, Аспан? Глупо искать землю, кроме этой. Ты еще не понял ее цену…»
Да, он, Аспан, должен остаться на этой земле, чтобы терпеть, любить, растить сына. И он отпускает Табунщика на небо, потому что смерть освободила его от всех грехов… Аспан не хочет никого винить, не обвинит и губительного эха, он позовет эхо проводить Табунщика в последний путь.
Прощай, Табунщик!
Аспан собрал все свои силы и сел. Завернутые в белый саван горы окружали его, могучие деревья поникли белыми чалмами, словно старики, собравшиеся на отпевание.
— Проща-а-ай! — протяжно крикнул Аспан. — Проща-а-ай!