Человек перед Богом
Шрифт:
И последнее, что мешает нам встретить человека, — это страх: что другой человек может у меня отнять? Какой опасности он может меня подвергнуть? Это очень реально, потому что мы все друг для друга опасны, поскольку мы все жадны, поскольку мы все себялюбивы, поскольку мы себя или своих ощущаем центром жизни. И вот нам страшно перед ближним, и ближнему страшно перед нами. И эти два страха, две жадности, два себялюбия замыкают двух людей, которые могли бы быть лицом к лицу или друг перед другом. Отец Лев Жилле как-то сказал: мы боимся заглянуть человеку в глаза, потому что не можем этого сделать без того, чтобы и он мог заглянуть в глубины нашей души, — вот чего мы боимся и в переносном смысле, и в прямом. Но это относится в значительной мере и к нашей встрече с Богом.
В первом случае, когда Бог открывается нам в этом сложном сопоставлении, сочетании суда и спасения, осуждения и воскрешения, — в тот момент мы до конца полны этого чуда. Но потом перед нами встает очень конкретный вопрос: Господь мне предложил Свою дружбу, Он мною
И вот тут перед каждым из нас вопрос стоит во всей остроте. Мы закрываемся от Божией любви, мы не задумываемся над тем, что она значит, какая ее мера, не только потому что мы легкомысленны и пусты, но потому что очень было бы страшно соответственно отозваться. Бог говорит в Евангелии, мы слышим Его слова, Он говорит нам: если ты хочешь вырасти в полную меру своего человечества, если ты хочешь стать достойным человеком, вот перед тобой картина того, каким ты должен быть… И вместо того, чтобы воспринять это как потрясающую картину красоты, к которой мы призваны, мы говорим: это заповеди, это — Божии приказания; мой долг — попробовать их исполнить… И отношения взаимной любви, все наше соотношение с Богом мы превращаем в попытку принять Его заповеди, будто это внешние приказы, и свести их до минимума, найти способ, чтобы они были наименее требовательны. И тогда вместо христианской жизни получается изуродованное Евангелие.
Вот три встречи; о четвертой я ничего не хочу сказать подробнее того, что еще в VI веке святой Максим Исповедник говорил: человек создан как гражданин двух миров; своей плотью и душевностью он принадлежит этому земному, вещественному миру, но своим духом он принадлежит Богу. И призвание человека, во-первых, в себе соединить Божественное и земное начала; а во-вторых, найдя путь к Богу, увлечь за собой всю тварь. Это наше призвание.
Так ли мы смотрим на окружающий нас мир? Являемся ли мы вождями этого мира в Царство Божие? Строим ли мы град человеческий, который был бы впору, в меру града Божия? Относимся ли мы к вещам, к природе, к видимому миру, который нас окружает, с тем благоговением, которое мы должны к нему иметь, помня, что все вещество этого мира стало сродни Богу через воплощение Христа, через Его плоть?
Вот все встречи наши. Святой Симеон Новый Богослов говорил: если ты хочешь научиться молиться чисто, научиться чистой молитве — примирись с Богом, примирись с собой, примирись с ближним, примирись с вещами, которые ты трогаешь… Задумаемся над тем, каково наше соотношение: есть ли встреча между нами и Богом? Жаждем ли мы этой встречи не для того, чтобы получить от Бога больше того, что Он уже дал, а для того, чтобы сродниться с Ним и стать на земле как бы Его голосом, Его сострадательным взором, Его руками? Находим ли мы в себе достаточно мужества, чтобы войти в себя и стать цельными, а не раздробленными внутренне; преодолеть не только напряжение, но и войну, которая идет между умом и сердцем, волей и желаниями, плотью и правдой в нас? И как мы смотрим на ближнего? Встречаем ли мы когда-либо даже самых нам дорогих и близких, и чем являемся мы для мира, который Бог создал на блаженство вечное: злом или добром, вождями или губителями?
О САМОПОЗНАНИИ
Индивидуум и личность
Прежде всего я хотел бы дать определение тому "я", которое надлежит познать, — без этого у нас не будет общего языка и мы не будем знать, о чем, собственно, говорим; а затем, определив это "я" двумя различными способами, я, во-первых, попытаюсь показать, как важно нам знать свое "я" для устроения и построения своей внутренней жизни, и, во-вторых, постараюсь указать путь к самопознанию. Не знаю, удастся ли мне сделать какой-либо вывод, но, во всяком случае, я дам вам известное количество материала, который вы сможете использовать.
В плане духовной жизни "я" представляется нам в двух аспектах; я обозначу их двумя разными терминами, которые постараюсь затем раскрыть. С одной стороны это "я" как особь, индивидуум, а с другой стороны — "я" как личность, персона. Это терминологическое различение, обоснованное практически и богословски.
Индивидуум, как указывает само слово, есть предел дробления, то, что больше нельзя разделить и за пределами чего нарушается сама целостность человеческого существа. Если мы будем рассматривать человеческое бытие в его целом — весь человеческий род, или отдельный народ, семью или вообще какие бы то ни было группы, то наступит
Когда мы хотим определить, описать индивидуума, мы можем это делать лишь в категориях, общих для всех людей, но людей, которых мы группируем по тем или иным признакам. С точки зрения внешности, мы говорим о росте, цвете волос, характерных особенностях человека: он большого или небольшого роста, блондин или брюнет, у него глаза того или иного цвета, он толст или худ. Можно развить этот анализ и говорить о звуке его голоса, качестве ума и сердца, других его особенностях сравнительно с окружающими его людьми; в конечном же счете наше описание сводится к описанию черт, общих всем людям, причем людей группируют так, как составляют букет, отличающийся от другого букета, но состоящий из тех же или подобных цветов. И, наконец, для того чтобы узнать, отличить одного индивидуума от другого, мы пользуемся методом контраста; иногда это противоположение, иногда — аналогия, но всегда присутствует элемент дифференциации, так что одного индивидуума можно отличить от другого только в категориях противоположения или контраста.
Как индивидуум, как особь я есмь постольку, поскольку я глубоко отличен от окружающих меня индивидуумов. В этом и состоит мое "индивидуальное бывание", и с той минуты, как я говорю о контрасте, противоположении, различии общих для всех свойств, я говорю о расстоянии, которое устанавливаю между собой и другим, и это очень важно: это один из аспектов греховного состояния, это то противоположение, которое порождает распад и не только препятствует участию в одной гармонии, но и устанавливает ряд самоутверждений, потому что с точки зрения как психологической, так и духовной, для индивидуума характерно именно самоутверждение. Всем это знакомо: когда мы являемся частью какой-либо среды и не хотим быть раздавлены, уничтожены, мы должны утверждать себя против давления, насилия окружающей нас массы. И это самоутверждение создает еще более напряженную ситуацию убывания, то есть распада, состоящего из отвержения другого, отрицания другого, отказа от другого, что коррелятивно, соответственно отказу быть поглощенным, сокрушенным, уничтоженным другим — каков бы этот "другой" ни был: "другой" индивидуальный иди "другой" коллективный.
Личность, персона — нечто совершенно иное: этот термин не соответствует нашему эмпирическому познанию человека; он имеет обоснование в Священном Писании или, вернее, в приложении Священного Писания к нашему понятию о Боге или о человеке. Для личности характерно, что она не отличается от другой личности путем контраста, противоположения, самоутверждения — личность неповторима. Исчерпывающий образ, я думаю, нам дан в Откровении, где говорится, что в наступившем Царствии Божием каждому будет дан белый камень, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме принявшего (Откр. 2, 17) и Бога. Это имя (о нем говорит вся еврейская традиция) совершенно отлично от того, что мы называем именем собственным, фамилией и прозвищем; все это случайные имена, которые мы даем самим себе или другим, тем другим, которые также принадлежат к системе контрастов, противоположностей, отличий; но это имя не случайно: оно в совершенстве соответствует самому существу личности, это — личность, выраженная именем. Согласно еврейскому традиционному утверждению, которое мы находим как в самой Библии, так и в окружающей Библию традиции, имя и личность тождественны, если имя это произносит Бог. И если мы хотим представить себе все значение имени для личности, которая его носит, допустимо сказать, что это то имя, то державное, творческое слово, которое произнес Бог, вызывая каждого из нас из небытия, слово неповторимое и личное; и вместе с тем, имя это определяет неповторимое, личное, ни с чем не сравнимое отношение, которое связывает каждого из нас с Богом. Мы "бесподобны", то есть мы вне сравнения, потому что никто не подобен никому — в смысле одних и тех же категорий. Существует неповторимое явление, каковым является каждый из нас по отношению к Богу; в этом смысле личность невыразима, потому что она не определяется путем противоположений. Она настолько неповторима, настолько бесподобна, что существует сама по себе, но может выражать себя вовне известными действиями, проявлениями, тем, что в послании апостола Павла названо "сиянием". И когда мы хотим познать свою глубинную сущность или свое эмпирическое "я", нам приходится рассуждать по-разному, потому что наше эмпирическое "я", то существо, каковым мы являемся в общественной жизни или которое мы противополагаем другим — здесь мы отличимы, ибо сравнительно различны, — это существо мы улавливаем иными методами, чем личность. Мы не знаем, что такое "личность" в первозданном состоянии именно в силу катастрофы, которая называется грехопадением и вследствие которой, вместо того чтобы быть гармонией, состоящей из неповторимых, но не самоутверждающихся и не противополагающихся друг другу существ, созвучием, ключом которого является Бог, мы познаем личность только сквозь разделяющую и трагическую призму индивидуумов.