Человек-пистолет
Шрифт:
— Помню, — пробормотал Валерий, — было вначале какое-то антиалкогольное занудство твоего друга… Потом говорили о женщинах и о политике… Верно?
— Может быть, — сказал я. — О чем всегда разговоры? Либо о женщинах, либо о политике.
— Это точно. Черт бы их подрал!.. А потом вы меня, значит, не били?..
— Потом я спать пошел, — сказал я. — А вы еще остались трепаться.
— Да, может быть… А о чем же мы с ним могли трепаться?
— Откуда мне знать?
— А мне кажется, что мы пошли куда-то, — сказал Валерий.
— Куда же вы пошли? — насторожился я.
— Куда-то пошли… Слушай, а может, я с ним подрался?
— Откуда мне знать, с кем ты подрался? Валерий расстроено вздохнул.
— О чем же мы с ним могли трепаться? Мрачные догадки не
— Ну так о чем же? — подзуживал его я.
Однако Валерий, словно что-то вспомнив, вдруг потерял охоту продолжать разговор и поспешно распрощался, оставив меня в еще большем недоумении.
Выбери меня, выбери меня! Птица счастья завтрашнего дня… А чтоб тебя!..
После работы я поехал к дяде Ивану, отвез ему свою анкету и снова был обласкан и напоен чаем.
Те, кто всю жизнь пользуется покровительством сильных мира сего, наверное, не ведают того особого состояния окрыленности, которое испытал я, когда вдруг обнаружил, что моя участь может и не ограничиться привычным пленом своего родного «сословия». Жизнь моя вовсе не система с одной степенью свободы, когда на одном конце мира Фюрер, а на другом — Игорь Евгеньевич…
«Выбери меня, выбери меня…»
Нет, не то чтобы я так уж примитивно понимал свое счастье и свою судьбу. В конце концов я даже мог представить себя бойцом покруче самого Кома… При одном условии. Если бы во всей этой затее была хоть капля здравого смысла… Но я совершенно не видел в ней ни смысла, ни ума, ни уж, само собой, серьезного теоретического обоснования. Я видел один только очевидный самообман и бог весть откуда взявшееся сознание своей абсолютной непогрешимой правоты в сочетании с прямо-таки патологической фанатичностью… Если бы за ДЕЛО, так я готов был пострадать. А то… он собрался восстанавливать справедливость!.. Меня просто из себя выводила его непроходимая глупость! Ведь восстанавливать можно только то, что хоть и утрачено, но когда-то все-таки реально существовало. Можно подумать, что когда-то было много справедливости, а сейчас ее вдруг стало мало!.. Но раньше справедливости было еще меньше! Мы-то должны понимать, что раньше было значительно хуже. Это только старые бабушки думают, что раньше было лучше. Я же всегда придерживался мнения, что все к лучшему. Это закон Истории. Это очевидно. И сам ход нашей истории вполне логичен: Ленин — Сталин — Хрущев — Брежнев и т. д… А если временами народу кажется, что стали жить хуже, то это означает только то, что потребности возросли и опередили возможности их удовлетворять. Это закон Возрастающих Потребностей. А то, что кто-то живет лучше, а кто-то хуже — так иначе и быть не может: мы ж еще не пришли к победе коммунизма… «Все к лучшему! — доказал философ. — Нужно идти возделывать свой сад»… И тот, кто в юности не зарядился историческим оптимизмом, тот будет не жить, а «нести свой крест». Мне всегда было жаль таких. Таков мой приятель Сэшеа. Таков, увы, и Ком…
«Выбери меня, выбери меня…»
Я почти физически ощущал, как Ком, оседлав меня, душит, душит, сдавив коленями мое горло. Злой карлик… Я уже не стеснялся признаться себе, что закабален страхом, хотя не оставлял попыток убедить себя, что бояться глупо, что, скорее всего, ничего страшного не может, не должно произойти…
К 19.00 я все-таки успел приехать в «Некрасовку», чтобы снова попробовать поговорить с Комом. Идиотские результаты вчерашнего — смурного и пьяного разговора — никак меня не удовлетворяли, а прерывать наши с Комом отношения на такой опасной точке было бы нецелесообразно. Нужно было поговорить еще раз — в спокойной библиотечной обстановке, без эмоций, без горячки и надрыва, без третьих лиц, наконец. Я шел на эту встречу укрепленный морально и внутренне собранный, надеясь, что на этот раз со всеми моими аргументами мне удастся пробиться к его сознанию.
Словом, хорошенько себя накрутив, я поднялся в читальный зал в самом боевом настроении и принялся разыскивать Кома. Я несколько раз прошел между рядами столов, спустился вниз, заглянул в картотеку, в абонементный зал, даже в уборную, но Кома нигде не обнаружил… Это весьма подействовало мне на нервы. Снедаемый нетерпением, я уселся по соседству с каким-то милиционером, дремавшим над «Ведомостями Верховного Совета», и целый час только и делал, что вертел туда-сюда головой, следя за тем, кто входит в читальный зал и кто выходит, пока милиционер не проснулся и не сделал мне замечание. Я покинул библиотеку в сильном раздражении, так и не дождавшись Кома. Здесь явно было что-то нечисто… Такая необязательность была совсем не в его духе, и я ни минуты не сомневался, что здесь прямая связь с этой странной историей, происшедшей с Валерием в «Текстильщиках» и закончившейся «сотрясением мозга»… Меня определенно водили за нос, и я ничего не мог с этим поделать.
У меня возникла мысль зайти в «Лиру». Один коньяк немного по крайней мере меня бы развлек. Я достал кошелек и взглянул, чем мы располагаем. Как ни странно, но после напряженной, в смысле пития, прошедшей недели кое-что еще оставалось, и один коньяк я вполне мог себе позволить.
И только я собрался исчезнуть под знакомой, горящей цветным неоном вывеской, как едва не налетел на Сэшеа, который затесался среди публики, толкущейся перед входом, но меня, однако, не заметил, так как настроил свое внимание в каком-то другом направлении. Я тут же проследил это направление и чуть не зашелся нервным смехом. Объектом явно филерского интереса Сэшеа оказался сам Ком!.. Эта полная напряженного психологизма пародия развлекла меня куда больше, чем коньяк, — да что там — даже больше, чем десять коньяков!.. В своей обычной панаме и шинели Ком стоял у подземного перехода через улицу Горького и будто бы кого-то или чет-то ждал. «Горе-конспиратор, — с ехидством подумал я, — сам угодил под слежку!»
Но почему Ком не зашел, как условились, в библиотеку, а торчал у перехода?.. Я уже собрался подойти к Сэшеа, чтобы поинтересоваться, каковы успехи расследования, а затем вместе подойти к Кому, как вдруг последний сорвался с места и устремился в подземный переход. Сэшеа тут же поспешил следом за Комом, а я пустился за Сэшеа… Таким образом, оказалось, что Сэшеа следил за Комом, я следил за Сэшеа… И я бы, пожалуй, не очень удивился, узнав, что в этот момент за всеми нами следит еще КТО-ТО…
Ком спустился в метро, и мы за ним. Когда он садился в поезд, следовавший в сторону «Текстильщиков», меня охватило большое волнение, и я подумал, а не разумнее ли, пока не поздно, выключиться из этого мероприятия. Но вот Ком вошел в вагон, Сэшеа юркнул в другой, а я, решив, что лучше все-таки находиться в курсе происходящего, прыгнул в третий. Мы сошли именно на «Текстильщиках», и Ком двинулся к выходу. В это время на перроне и в переходах было еще очень многолюдно. Сэшеа с трудом поспевал за Комом, а я — за Сэшеа. «Да, может быть, он просто домой едет, а мы, дураки, за ним увязались!» — подумал я, но моя надежда не оправдалась. Ком не стал сворачивать к пригородным электричкам, а вышел к автобусным остановкам… Но здесь он неожиданно исчез.
Сэшеа в растерянности заметался то в одну, то в другую сторону, но тщетно (Ком умел исчезать мастерски, мне это было хорошо известно еще по нашей первой встрече)… Пока я с удовольствием наблюдал за бессмысленной суетней Сэшеа, кто-то взял меня под руку. Оглянувшись, я увидел Кома.
— Скорее! — шепнул мне Ком, и мне ничего не оставалось, как вскочить следом за ним в отходивший автобус, бросив растяпу Сэшеа.
— Что же, — все-таки усмехнулся я, — Сэшеа и тот тебя вычислил?
Ком приложил палец к губам, давая понять, что мы поговорим об этом чуть позже. Я, конечно, сразу сообразил, куда мы направляемся, однако ничего не сказал и не решился возражать. Как-то странно, несолидно и даже нелепо вдруг показалось мне обнаруживать свое беспокойство, свой страх перед Комом, которого я, можно сказать, сто лет знал и который как-никак был моим приятелем.