Шрифт:
ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
ЧЕЛОВЕК, ПОГЛОЩЕННЫЙ МЕСТЬЮ
перевод М. Левина
Это путешествие затрагивает мрачный эпизод моего недавнего прошлого. Оно связано со смертельным ужасом, который мы все разделяем: безумием, которое захлестывает нас, когда мы. в очередной раз сталкиваемся со скудоумными головорезами и бессовестными грабителями, оскверняющими своим существованием мир - от наглых, поли- тиканов, манипулирующих нашими жизнями ради личной выгоды, до строителей-подрядчиков, сулящих безупречное качество и сдающих вам дом с протекающей
И наступает момент, когда вас охватывает слепая ярость. "Ну почему я?!
– вырывается из вас вопль.
– Я не обманываю людей, я делаю свое дело честно и тщательно... так почему же этим подонкам дозволяется жить и процветать?*
Что ж, на это я могу ответить словами польского поэта Эдуарда Яшинского: "Опасайтесь не врагов, ибо они могут лишь убить вас; опасайтесь не друзей, ибо они могут лишь предать вас. Бойтесь равнодушных, которые позволяют убийцам и предателям разгуливать по земле в безопасности".
Во времена моего отрочества был популярен роман под названием "Да рассудят ее небесам. Я давно забыл, о чем повествовал сам роман, но его название - цитата из Библии - осталось в памяти. Я не верю в существование так называемого "божественного возмездия". Вселенная не является ни злобной, ни дружественной. Она просто существует и слишком занята поддержанием собственного равновесия, чтобы уравновешивать чаши весов, если какой-нибудь подлец обвел вас вокруг пальца. Я твердо придерживаюсь той философии, что возмездие человек должен осуществлять сам.
Но если суд не в состоянии восстановить справедливость, не следует собирать толпу для линчевания, потому что это вынуждает вас стать столь же злобным, как и те, кто втоптали вас в грязь. Вместо этого спустите на них с поводка основные, первобытные силы. Они вломятся в жизнь обидчиков и так ее истопчут, что запомнится надолго.
Напишите рассказ, и пусть их прикончит мощь коллективного сознания!
Уильям Шлейхман произносил свою фамилию как "Шляйхманн", но многие из тех несчастных, которым он делал ремонт, называли его не иначе, как "Шлюхман".
Он спроектировал и построил новую ванную для гостей в доме Фреда Толливера. Толливеру было чуть за шестьдесят, он только что вышел на пенсию после долгой активной жизни студийного музыканта и имел глупость верить, что пятнадцать тысяч годовой ренты обеспечат ему комфорт. Шлейхман же наплевал на все исходные спецификации, подсунул дешевые материалы вместо полагавшихся по правилам, провел дешевые японские трубы вместо гальванизированных или труб из напряженных пластиков, срезал расходы на труд, нанимая нелегальных иммигрантов и заставляя их работать от зари до зари - словом, нахалтурил, как только мог. Это было первой ошибкой.
И за весь этот кошмар он еще содрал с Фреда Толливера лишних девять тысяч долларов. Это была вторая ошибка.
Фред Толливер позвонил Уильяму Шлейхману. Он говорил очень мягко, чуть ли не извиняясь - настоящий джентльмен никогда не позволяет себе выразить досаду или гнев. Он ограничился вежливой просьбой к Уильяму Шлейхману: прийти и исправить работу.
Шлейхман расхохотался прямо в телефонную трубку, а потом сообщил Толливеру, что контракт выполнен до последней буквы и ничего больше делаться не будет. Это была третья ошибка.
То, что сказал Шлейхман, было правдой. Инспекторов подмазали, и работа была принята законным образом согласно строительным кодексам. Перед законом Шлейхман был чист и против него нельзя было выдвинуть никакого иска. С точки зрения профессиональной этики - другое дело, но это Шлейхмана волновало не более прошлогоднего снега.
Как бы там ни было, а Фред Толливер остался при своей ванной комнате для гостей, со всеми ее протечками, швами и трещинами, пузырями винилового пола, обозначающими утечки горячей воды, и трубами, завывавшими при открытии кранов - точнее, они выли, если краны удавалось открыть.
Фред Толливер неоднократно просил Шлейхмана исправить работу. Наконец Белла, жена Уильяма Шлейхмана, часто работавшая у мужа секретарем (сэкономить пару баксов, не нанимая секретаршу, - святое дело!), перестала его соединять.
Фред Толливер, мягко и вежливо, попросил ее:
– Будьте добры сообщить мистеру Шлейхману (он так и произнес Шлейхман), что я очень недоволен. Доведите, пожалуйста, до его сведения, что я это дело так не оставлю. Он поступил со мной ужасно. Это непорядочно и нечестно.
А она тем временем жевала резинку и любовалась ногтями. Все это она уже слыхала и раньше, будучи замужем за Шлейхманом уже несколько лет. Всегда одно и то же, каждый раз.
– Слушайте, вы, мистер Тонибар или как вас там, что вы ко мне пристали? Я тут работаю, а не командую. Могу ему сказать, что вы опять звонили, и все.
– Но вы же его жена! Вы же видите, как он меня ограбил!
– Так от меня-то вы чего хотите?! Я ваши глупости слушать не обязана!
Тон у нее был скучающий, высокомерный, крайне пренебрежительный тон как будто он был чудак, какой-то сдвинутый, требующий неизвестно чего, а не того, что ему должны. Тон подействовал, как бандерилья на уже взбешенного быка.
– Это просто жульничество!
– Ну скажу я ему, скажу! Господи, вот привязался. Все, кладу трубку.
– Я вам отплачу! Я найду управу...
Она со всего размаху бросила трубку, щелкнула в раздражении резинкой во рту и стала разглядывать потолок. И даже не позаботилась передать мужу, что звонил Толливер.
И это была самая большая ошибка.
Танцуют электроны. Поют эмоции. Четыре миллиарда настроений гудят, как насекомые. Коллективный разум улья. Эмоциональный гештальт. Копятся и копятся заряды, сползая к острию в поисках самого слабого места, которое пробьет разряд. Почему здесь, а не там? Вероятность, тончайшая неоднородность. Вы, я, он или она. Каждый, всякий, любой, кто был рожден, или кто-то, чей гнев достиг в тот момент критического напряжения.