Человек с той стороны

Орлев Ури

Я даже загордился оказанным доверием.

— А сколько нужно оставить, чтобы потом уплатить дяде Владиславу?

Мама даже рассердилась.

— Там есть достаточно, — резко сказал она. — Но если пан Юзек сможет оставаться у пана Корека, мы не отдадим эти деньги моему брату.

Мама дала мне на дорогу, и я поехал домой взять деньги для пана Корека. Сначала я думал оставить школьный ранец дома, но потом решил снова надеть его. Потому что мальчик со школьным ранцем вызывает меньше подозрений. А ведь мне еще придется идти с паном Юзеком от дедушки в трактир.

Я вдруг начал рассуждать, как настоящий подпольщик.

Когда я уже шел по Мостовой, я вдруг испугался, что не застану там

пана Юзека. А вдруг он передумал и ушел?! Но он был на месте. Сидел за столом и читал дедушке газету. Точнее, переводил ему немецкую газету. Я рассказал ему про пана Корека и сказал, что потом, если захочет, он сможет перейти к моему дяде. Но я не стал ему говорить, как дядя любит деньги. Что бы там ни было, он все же мамин брат, и я должен хранить честь семьи. Он сказал, что история, которую придумала мама, недалека от истины, потому что его отец действительно занимался старыми книгами, но это было еще перед Первой мировой войной. С этими словами он надел плащ и взял свою шляпу. И вдруг мы оба вспомнили — зубы!

Мы не могли уйти, не забрав у дедушки его протез. А дедушка по непонятной причине упрямо отказывался его вернуть. Может быть, он просто не хотел, чтобы мы ушли и оставили его одного. Обычно его удавалось убедить. Иногда на это уходило немного больше времени. Проблема возникала только вечером, когда он не хотел ложиться спать.

Но тут он заупрямился всерьез.

И мы не могли уйти.

Мы пробовали его уговорить. Но ничего не помогало. Тогда я сказал пану Юзеку, что нужно сделать что-нибудь такое, что его удивит. Очень сильно удивит. Потому что тогда он открывает рот, как изумленный ребенок, и можно выхватить у него зубы. И не нужно бояться, что он укусит, потому что он на все реагирует очень медленно. Всякое движение занимает у него много времени. Каждое движение, каждый шаг, каждое произнесенное слово. Когда ему приходит в голову какая-нибудь мысль, можно успеть три раза прочесть «Отче наш», пока он объяснит, что надумал.

— Как же вы его удивляете? — спросил пан Юзек.

— Мы вдруг подпрыгиваем перед ним, — сказал я. — Или, например, я становлюсь на голову и начинаю махать ногами. Смотря кто дома. Антон просто хватает его вдруг в охапку и поднимает на воздух.

Я на мгновение поколебался, сказать ли ему о бабушке, и не сдержался.

— А бабушка, — добавил я, — делает иногда что-нибудь грубое.

Он хотел, чтобы я рассказал ему, но я уже передумал. Потому что бабушка разом задирала все свои юбки и поворачивалась к дедушке задом, и тогда я выхватывал у него изо рта протез. Чик-чак!

Пан Юзек осмотрел комнату и сказал:

— Мариан, у меня есть идея.

Рядом с дверью, в углу, стоял бабушкин зонтик. Юзек взял его и подошел к дедушке. Мне он велел быть наготове. Я не понимал, что он собирается сделать, но был наготове. И тут он вдруг быстро раскрыл зонтик прямо перед дедушкиным лицом. И дедушка действительно изумился. От удивления он открыл рот, и я выхватил у него протез. Мы были свободны.

С дедушкой все получалось хорошо, если только он не приходил в себя. Но когда он вдруг становился прежним, а мы как раз в это время вытворяли перед ним что-то нелепое или вели себя с ним, как с ребенком: вталкивали ему кашу в рот, или насильно раздевали, чтобы уложить спать, или пытались вынуть у него зубы, — если он в эту минуту приходил в себя, его глаза становились проницательными и умными, как раньше, и он смотрел на нас, как будто мы сошли с ума: что мы с ним делаем, как нам не стыдно? И тогда я больше всего на свете хотел провалиться сквозь землю.

Иногда он приходил в себя всего на несколько минут, но иногда на часы. А случалось, что и на несколько дней. Как будто вообще не был болен. Или на целую неделю. Иногда даже на несколько

недель. И только удивлялся, куда пропало его время. Ведь он всегда возвращался точно к тому моменту, когда потерял рассудок в предыдущий раз. А все, что было посередине, для него как будто не существовало. Беспамятство могло продолжаться несколько дней, неделю, даже несколько недель. А потом он опять словно пробуждался, смотрел вокруг и удивлялся, что прошло столько времени, а он и не почувствовал ничего. И начинал задавать вопросы о войне и о нашей жизни.

Но я не могу забыть, как мы однажды выхватили у него зубы, я и бабушка, ее способом, и тут он вдруг пробудился, посмотрел на нас и сказал бабушке:

— Что ты делаешь? Как тебе не стыдно? Ведь Мариан стоит рядом. А ты что делаешь со мной, Мариан? Как ты вообще смеешь? Немедленно верни мне протез! Иди домой и не возвращайся, пока я не поговорю с твоей матерью.

Я привел пана Юзека к пану Кореку. И пан Юзек сразу ему понравился. Пан Корек даже пообещал, что спустит вниз ящик с книгами, который у него стоит на чердаке, — может быть, пан Юзек найдет там что-нибудь интересное для чтения.

Я отдал пану Кореку деньги и пошел домой.

Глава 8. Пан Юзек переходит с места на место

Следующие два с лишним месяца, то есть до начала апреля, прошли спокойно. Я, можно сказать, почти забыл о пане Юзеке. Пан Корек запретил мне подниматься к нему даже в те дни, когда я работал в трактире, и я только еще раз или два передавал ему очередную часть денег, спрятанных у нас дома. А потом и это кончилось.

И вдруг как-то днем, когда я вышел из школы, я увидел, что мама ждет меня у ворот. Я испугался. Хорошо хоть, с ней самой ничего страшного не случилось. Мы отошли подальше, и она объяснила мне, в чем дело. Пан Корек ввязался в серьезный спор с паном Щупаком, завершившийся руганью и дракой. Пан Щупак был известный в нашем районе доносчик, попросту говоря — стукач. Он был стукачом еще до войны. Тогда он доносил в полицию. А в годы войны он стал также стукачом у немцев. Он уже числился у Антона в черном списке на уничтожение. И теперь пан Корек боялся последствий этой ссоры. Правда, Щупак всегда выпивал у него и никогда ни на кого из трактира не доносил. Может быть, потому, что за это с него брали только половину цены. Но ведь пан Корек прятал у себя нескольких евреев, не только пана Юзека. И хотя Щупак ничего о них не знал, возникло опасение, что если он из- за этой драки донесет на пана Корека по какому-нибудь другому поводу и немцы сделают в трактире обыск, то все откроется.

Тогда многие готовы были прятать евреев за деньги. Пан Корек делал это для подполья, куда передавал большую часть заработанного. Но никто не хочет умирать из-за денег, и поэтому он позвонил маме в швейную мастерскую и попросил нас немедленно прийти и забрать «товар». Мама сказала мне, что она уже была у дяди Владислава, но у него по-прежнему нет свободного места. Правда, он всегда хранил одно место для «временных» евреев — тех, которые готовы были уплатить большую сумму, чтобы пересидеть в укрытии короткое опасное время, — но и это место было уже занято, на неделю или на десять дней, пока не известно. Поэтому мама хотела, чтобы я пошел поговорить с бабушкой. Она было начала тут же учить меня, как я должен говорить, но я сказал, что знаю, как уговорить бабушку.