Человек с той стороны
Шрифт:
— Что такое, Мариан? Куда ты так спешишь?
Мне не пришлось объяснять, потому что она сама сразу же догадалась и категорически запретила мне приближаться к гетто. Она даже рвалась проводить меня, но я обещал ей поехать на трамвае. Она дала мне деньги на билет. Меня не беспокоило, что я ее обманываю. Она и сама то и дело так поступала.
Помню, что я пошел через улицу Фрета на Свентоярскую, вдоль стены гетто, и наткнулся на полицейского, который прогнал меня в сад Красиньских. Этот полицейский знал меня по одному из воскресных вечеров около трактира пана Корека. Но он все равно стоял на своем. Он сказал,
Один старик сказал мне:
— Кончают с евреями.
А стоявший рядом парень заметил:
— Наконец-то.
И засмеялся.
До того как мама поймала меня с деньгами и до знакомства с паном Юзеком меня бы все это тоже не взволновало.
— Как вы думаете, вернут нам их дома? — спросил кто-то.
— Почему бы нет, — откликнулся кто-то другой. — Вернули же осенью.
— Почему «вернут»? — сказала какая-то женщина. — Ведь это еврейские дома.
И я подумал, что это смелый человек, потому что все сразу же посмотрели на нее с подозрением, и кто-то сказал со смешком:
— Вот еще одна еврейка нашлась.
Мы еще не знали тогда, что от всех этих домов гетто ничего не останется. Только развалины.
Между тем в гетто происходило что-то немыслимое. Противоречившее законам природы. И тем не менее все указывало на то, что там, внутри, идет настоящая война. В сторону гетто то и дело проходили грузовики с подкреплениями, и машины скорой помощи то и дело въезжали и выезжали из ворот. И кто же преподнес немцам все это? Евреи! Езус Мария, думал я, нужно быстрее бежать к пану Юзеку и рассказать ему об этом.
Никакая сила в мире не могла бы заставить меня в то утро сесть в трамвай. Я шел пешком. Вдоль всей улицы Лешно у стен гетто стояли польские и украинские постовые с ружьями, и штыки у ружей были примкнуты. Несколько украинцев заигрывали с девушками, которые вышли пораньше купить свежие булочки. Звуки стрельбы и взрывов и гудки машин скорой помощи доносились и сюда, и одна девушка спросила постового, зачем немцы вывозят раненых евреев из гетто.
— Что они, сдурели или что?
Постовой подозвал ее поближе, и я тоже подошел, чтобы услышать. Он сказал ей шепотом:
— Они вывозят своих. Раненых и убитых немцев. — Потом посмотрел на нее и спросил: — Ты, конечно, мне не веришь, да?
Я поверил. Но она решила, что он шутит.
— Вы не поверите, — сказал он все так же шепотом, — вы не поверите, но на этот раз евреи воюют.
Уже в тот день были такие, которые назвали это «третьим фронтом».
— Ваша зелень!
Вот уж от чего я был сейчас совершенно далек! И будь это кто-нибудь другой, я бы вообще не обратил на него внимания, а то, может, и стукнул бы по макушке. Но это был сын соседки, маленький Влодек, поэтому я сделал вид, будто роюсь в карманах, а потом признал свое поражение. Он был очень доволен, потому что каждый раз, когда я проигрывал, я должен был дать ему конфету.
В школе я рассказал о том, что видел по дороге. Другие видели то же самое, и до полудня все говорили только о евреях, которые сражаются с немцами, и о скорой помощи, которая вывозит из гетто раненых и мертвых немецких солдат.
Давно уже я не шел на работу к пану Кореку с такой охотой. Я надеялся услышать там очередные новости. И действительно, в трактире тоже говорили только о восстании евреев. То и дело приходил какой-нибудь очередной очевидец и рассказывал что-то новое. Порой начинало казаться, что из желания поразить слушателей люди придумывают все эти невероятности. Но может быть, то было не столько желание поразить, сколько глубокая потребность убедиться, что это на самом деле возможно, что это на самом деле происходит. Потому что ведь если евреи могут восстать против немцев, то мы тем более…
Люди рассказывали, что в гетто ввели танк. Кто-то понимающий сказал, что это французский танк. Еще один вошедший сказал, что вместе с танком ввели два броневика. Третий сообщил, что ввели три танка. Трудно было понять, где правда. А еще кто-то видел, как в гетто втягивают пушки. И самолет-разведчик кружит над улицами. Это мы видели сами. Каждый раз, когда он делал круг, я выбегал на улицу посмотреть, пока пан Корек не сделал мне замечание, что я не успеваю убирать посуду. И я все время думал, что нужно побежать к пану Юзеку и рассказать ему обо всем.
Но даже в этот день многие говорили о евреях со злобой. Один сказал, что русские уже давно посылали им оружие самолетами. Потому что большевики хотят захватить гетто, чтобы потом направить оружие против поляков. Кто-то удивился:
— Против нас? Но ведь и они воюют с немцами.
И тот сразу же набросился на него:
— Вот, еще один большевичок выискался!
А люди, которые сидели вокруг, не знали, как им реагировать. Вдруг это какой-нибудь фольксдойч или просто провокатор. Его никогда раньше в трактире не видели. Поэтому его не стали перебивать. А он продолжал:
— Слышали, что случилось на Новоярской? Там немцы всех наших казнили, потому что нашли жидов в доме. А на улице Фрета? Точно то же самое!
Это уже была чистая неправда. Я так и сказал:
— Неправда. Их арестовали на три дня, и большинство уже вернулись.
А этот человек меня перебил:
— Большинство? Даже и половина не вернулась! И знаете, почему их всех арестовали? Потому что жиды сами доносят на поляков, которые их скрывают. Мы рискуем своей жизнью, жизнью наших детей, чтобы спасти этих гнид, и вот их благодарность! Запомните, что я говорю. Потому что я знаю. Я этих гнид хорошо знаю!
Никто не отозвался, а потом пан Корек велел мне немедленно идти в кухню — наверно, боялся, что я еще раз открою рот. Но вскоре тот человек ушел — наверно, пошел капать свой яд в каком-нибудь другом месте, — а в трактир пришли знакомые люди, и общий разговор возобновился. Кто-то рассказал, что евреи подожгли немецкие танки бутылками с «коктейлем Молотова». И не только танки — они подожгли и немецких солдат тоже. Потом пришел еще один и подтвердил этот рассказ. Он сказал, что видел собственными глазами — в бинокль — немецких солдат, которые бежали по улице охваченные пламенем и жутко орали.