Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова
Шрифт:
В последней главе Проханов пробует свои силы в исторической стилизации, мобилизовав весь свой писательский дар на описание этой самой случившейся 600 лет назад битвы. Это ретрофантастическая сцена, в которой русские воины сражаются против некоего техногенного сияющего града, поражающего туземцев лучевым оружием. Едва ли ее стоит включать в антологию прохановского «The Best», но и не заметить ее вовсе было бы неправильно. «За ним инок Алепий, что от Троицы, наехал конем на луч. Пробило его огненным древком. Схватил его Алепий руками, хотел из себя выбрать, а руки его загорелись, яко две бересты, и кричал он страшно, и руки его сгорели по самые плечи, а потом и сам он в искры рассыпался».
В целом, если оценивать прохановские романы по десятибалльной шкале, то «600 лет» получит твердую девятку — если не за исполнение и злободневность, то за композицию, сюжет и выбор героя: схвачено и скручено безупречно точно.
— В «600 лет после битвы» кто-то из персонажей произносит типично ваш страстный монолог про то, что
— Мне свойственно конспирологическое сознание. Когда сел Руст, все говорили, что это было сделано для того, чтобы срезать консервативный маршальский военный слой, убрать начальника генштаба Агаркова, снять министра обороны.
— То есть это советская провокация?
— Да, поскольку была конвергенция, Горбачев ездил к Колю, наши и их спецслужбы, все смыкалось, но перестройке, конечно, было большое противодействие. Самая большая угроза перестройке была не в КГБ, а со стороны армии, армии боялся Горбачев. А благодаря Русту был срезан весь слой военных консерваторов, сменен министр обороны Соколов, уничтожен Агарков, генералитет. Этого все и ожидали. Это был момент политической борьбы внутри страны.
— А могла ли мегамашина пропустить Руста случайно?
— Да, наверное, могла, так же как и взрыв на атомной станции. В чем там была история? Этот самолет был зафиксирован ПВО. Его вели два истребителя, чтобы контролировать и сбивать.
— А посадить?
— Они шли за ним следом. Если помните, там был момент, когда границы нашей территории нарушил за некоторое время до этого «Боинг», мы его сбили, он сел на лед озера, и второй «Боинг», его сбили под Сахалином. Это большие машины, их вели перехватчики, заставляли сесть, они отказывались, и тогда мы стреляли на поражение. То же самое здесь — маленький Руст. А ведь это направление — оно самое опасное для атак, оно было хорошо защищено радиолокационным полем, там были выставлены локаторы последнего поколения, низкочастотные доплеровские, которые могли фиксировать нижние цели, на высоких штангах. И этот самолет был зафиксирован, его вели, но команды на уничтожение и посадку им не дали — то есть пропустили. Штаб знал, что он здесь. Либо были напуганы международными скандалами, либо это был приказ политического руководства. Оно в лице Горбачева действовало так: предоставляло армии действовать самостоятельно, поощряя ее к силовым действиям, но в последний момент сам Горбачев отскакивал — так было в Карабахе, так было с телецентром в Вильнюсе, он никогда не брал на себя ответственности. Вот идет самолет, груженный микроядерным оружием, чтобы сбросить его на Кремль, об этом знает штаб ПВО, об этом знает генштаб и, наверное, генсек, иначе зачем ему чемоданчик правительственной связи? Нет, нельзя, не надо. Военные не решились, они к тому времени многократно были парализованы — и поплатились, их после этого уничтожили. Если бы сбили — тоже, может быть, уничтожили, это было бы истолковано как каннибализм, «милый мальчик» и так далее. Но в свои лучшие времена система должна была его сбить. Система была абсолютно разбалансирована, она не находила в себе силы действовать адекватно.
Второй роман дилогии — «Ангел пролетел» написан в 1989–1990 годах. Над Россией летит не Руст, но синий ангел, хотя картины, разворачивающиеся внизу, не имеют ничего общего с райскими. «Тулово станции плотно, мощно утвердилось на холмах и озерах. Ее толстый корень, вьющийся чешуйчатый хвост погружался в толщу, прорастал в землю, пробивал граниты и глины, впивался цепким жгутом в расплавленную сердцевину Земли. Многолапое тело пружинило, катало огромные мускулы из железа и меди, из громадных колес и валов, из чугунных слитков и плит. От тулова в разные стороны, мерцая многоглазо, исходили головы, дышали красные пасти, выплевывали тягучие блестящие слюни. Опаляли окрестность, выталкивая из себя непрерывное пульсирующее зарево, растекавшееся по земле. Птицы, попадая в это зарево, умирали и падали комочками огня. Жуткое диво сидело среди русских озер и рек, среди разоренных храмов, нищих пустых деревень».
Это все та же АЭС, но совсем в другом свете, преображенная из символа лучезарных перспектив СССР в кошмар, похожий на живой треножник из спилберговской «Войны миров». Станция источает страх; дело доходит до того, что сама природа восстает против «атома» — в ночь, когда разгружают вагоны с урановыми стержнями, чтобы запустить станцию, рыбы начинают выбрасываться на берег и пытаются уползти в леса, а над городом кружат стаи воронья: странные хичхоковские сцены.
Князь Мышкин — Фотиев, изобретатель «Вектора», — продолжает внедрять свою систему. Его поддерживают простые рабочие, кое-кто из администрации, член профкома и любовница Антонина Ивановна Знаменская, а также «московские великаны», теоретики-идеологи, научении которых выстроена система. У «Вектора», впрочем, есть и противники — Горностаев. У того, во-первых, развивается паранойя — ему кажется, что «Вектор» преследует его, а во-вторых, он продолжает ревновать Антонину. Он настраивает против Фотиева нескольких инженеров, натравливает на него рабочих-отморозков. Над схваткой стоят отец Афанасий, санитар-доброволец
Это опять сериал, но не сериал-столпотворение, а сериал-катастрофа, где главной темой становится уже не созидание, конструирование, взаимодействие и преодоление, но крушение, распад, разложение, паника — и попытки нескольких людей спасти ситуацию. «Мы все персонажи катастрофы. Наше обыденное мышление, наша каждодневная психология описываются катастрофой. Мы думаем катастрофой, чувствуем катастрофой, дышим катастрофой. Мы нанизаны на катастрофу, вращаемся вокруг нее, каждый со своей скоростью и задачей». Доходит дело и до совсем пораженческих разговоров — о внедрении из космоса двух «социальных сперматазоидов»: «у нас и у них». Здесь все — и «хорошие», и «плохие» — пытаются подложить башмак под катящийся под откос вагон, разглядеть будущее у мучающейся в агонии страны. Горностаев собирается создать «партию инженеров», которая лоббировала бы интересы технократов и смогла бы еще раз собрать последний ресурс страны, «поместить его в локальные точки — в АЭС, в электронику, космос — и там добиться успеха». Беспартийный Фотиев требует у парторга Кострова, чтобы партия не передавала властные полномочия непонятно кому, не бросала народ, поскольку в создавшейся ситуации это аморально. Тумаков — заместитель автора, полностью переставшего понимать, что происходит со страной, и оттого находящегося словно бы в постоянном бреду, — лечится в дурдоме. Его преследует одна и та же галлюцинация — небесный ковчег с космическими силами, оккупировавшими страну. Подвергнутый двумя существами в серебристых скафандрах «исследованию», он «лежал в корабельной рубке, похожей на операционную, распластанный на белом столе. На голую грудь светили зеркальные лампы, контакты и клеммы, резиновые присоски, прилипшие к соскам, прижатые к запястьям и щиколоткам». Любопытно развивается фантастическая тема битвы бродичей с обладающими лучевым оружием пришельцами. По мнению Тумакова, страна оккупирована инопланетянами, которые подчинили ее и теперь ставят над населением жестокие эксперименты, иначе объяснить это всеобщее помрачение невозможно. Битва, таким образом, произошла не 600 лет назад, а идет здесь и сейчас. Среди пронзительных бредов Тумакова встречаются наброски будущих передовиц Проханова в «Завтра»: ему принадлежит теория двух мафий — совпартмафии и либермафии — и конспирологическая теория захвата АЭС — «станция на водоразделе рек!.. Сбросы в четыре акватории! В Ледовитый, в Балтику, в Черное море и Каспий! В заложниках — центр России, территория от Урала до Бреста!». Через пятнадцать лет именно эти сценарии будет вовсю обкатывать младшее поколение писателей — Юлия Латынина, Доренко, Быков.
В «Ангеле» уже не встретишь словосочетания «социальный оптимизм»; здесь все заканчивается очевидной, реальной катастрофой, черным квадратом — бунт в городе, введение войск, столкновение с рабочими, расстрел и избиение толпы (сильная сцена, замечательным образом написанная раньше, чем подтвердившие ее реалистичность события в Карабахе и Грузии). Жену рабочего Вагапова насилуют, беременную Антонину убивают. На похороны обеих возвращается Фотиев из Москвы, и Горностаев, ставший начальником АЭС, предлагает ему остаться, но тому уже и не надо ничего. «Казалось бы, — комментирует автор свой текст, — вот приходит этот концептуалист, наивный светоносный пророк, который хочет улучшить мир, но именно его усилиями разрушается Вавилонская башня: вместо гармонии, вместо города солнца возникает пустыня, катастрофа. Такими были для меня восьмидесятые годы, так я стал втягиваться в горбачевскую антиутопию». В финале над землей летят четыре ангела, синий — над Россией.
Проханов предполагает (и небезосновательно), что, если бы не произошла катастрофа 91-го года и все развивалось своим чередом, при сохранении строя, социума и государства, «эти две книги были бы базовыми для идеологии и для литературы. Ибо в этих книгах была линия, связанная, грубо говоря, не с деревней, а с заводами, суперурбанистическая тема. Там, на этих заводах, отрабатывались модели существующих идеологий и политических тенденций, и к тому же это было чрезвычайно актуально. Ничего более важного для страны в ту пору, чем чернобыльская авария, не было».
Первая книга всплыла в журнале «Октябрь» на последней волне советского толстожурнального бума — и тут же беззвучно погрузилась в пучину, не получив, кажется, ни единого критического отклика. Говоря о второй, можно обойтись и без ограничительного «кажется»: «Ангел», изданный с запозданием, когда катастрофа была уже совсем в другой стадии, «пролетел», в самом вульгарном смысле этого слова. Неожиданным образом на роман отреагировали в 2003 году — группа прототипов. В «Экономической газете» появилась огромная статья Спартака Никанорова, в которой он и еще несколько его коллег, экономистов, чуть ли не с микроскопом анализируют прохановскую дилогию. Проханова мало кто читает, поэтому такие подробные оценки воспринимаются как откровение.