Человек с железным оленем
Шрифт:
Пустынно. Тресковый сезон кончился, рыбацкие станы, с соляными складами, бараками, пристанями и небольшими рыбозаводами пустовали.
Прибрежные скалы, высокие и обрывистые, постепенно снижались, кое-где выходя в море срезанными мысами или отмелями. Чем дальше на восток, тем дорога легче. Пологий берег Беломорского горла в некоторых местах так слит со льдом, что отличить, где море, где суша, можно по торосам. До восточной стороны горла каких-то четыре десятка километров… И как всегда, неожиданное "но". Торосистый припай, нарастающий постепенно с обоих берегов, еще не сошелся — в середине пролива зияли трещины
Но как ни труден путь, а через пятнадцать дней велосипед Травина уже катил по заснеженной набережной Архангельска. Город начался лесопильным заводом, штабелями леса, раскинувшимися на десятки километров вдоль Северной Двины. Параллельно реке тянулись улицы, пересеченные множеством коротких переулков. Планировка ленинградская, только дома в большинстве деревянные, из северной сосны.
По улице Павлина Виноградова — главной городской магистрали — звенели трамваи. "Смотри-ка, наоборот ходят", — удивился Глеб левостороннему, на английский манер, движению транспорта.
У здания крайисполкома бряцал на лире полуголый мраморный мужчина, слегка задрапированный в римскую тогу. "Михаил Васильевич Ломоносов, — прочел Травин на постаменте. — Вот каким вас спортсменом изобразили, Михаил Васильевич, закаляетесь?".
В исполкоме заинтересовались оригинальным путешественником. И не только заинтересовались. Понимая, с чем он столкнется, оказали необходимое содействие. Это традиционная черта города отважных поморов — встречать и провожать полярных следопытов. Если бы стольких он встретил, скольких проводил в полярные льды…
Травина снабдили легкой и вместе с тем очень теплой меховой одеждой, выдали новые карты, пополнили запас шоколада. В сумке-мастерской прибавилась инструмента. В удачу похода мало кто верил, но желали ее все…
Нет, не оставались люди безучастными к смелому спорт смену, пославшему вызов северной природе. И в этой дружеской поддержке он черпал уверенность, столь необходимую перед свершением всякого серьезного и опасного дела.
Камчатский областной совет физкультуры и спорта вручил спортсмену личный вымпел
Первая задача — пробраться на Печору была осуществлена за три недели. На этом участке зарегистрировано четыре пункта: Холмогоры, Пинега, Лешуконское и, наконец Усть-Цильма на Печоре (27.XII).
От Архангельска двигаться было сравнительно просто — почтовая дорога, которую по старой памяти еще называли "Столичной": болотистые места замощены бревнами, мосты, насыпи… Часто попадаются большие села, плотно застроенные высокими домами, с непременной площадью в центре и с пашнями за околицей. Через леса, в которых лиственница перемежалась с сосновыми борами, пробита просека. Здесь же тянулась телеграфная линия.
Но вот позади крутые берега Мезени. Дорога еще есть, но ее тоненькая ниточка то и дело рвется проталинами, разливами невидимых под снеговой шубой болотистых речек и речонок, заторами льдин, взломанных напором ключей. Все мельче и реже селения, все дремучее лес. Пройдя
Хозяин, краснолицый кряжистый старик, принял путника приветливо.
– Гляжу и думаю, что за чудо-юдо о двух колесах, — говорил он, дивясь на машину, — тонка, а сколько несет!
В просторной чистой избе, опоясанной деревянными лавками, с необъятной русской печью в углу и полатями над дверью, разговорились. Первые вопросы Глеба, как обычно, о дорогах.
– Ты, парень, в самую точку попал. Я ведь из бывших почтальонов. От Мезени до самой Усть-Цильмы круглый год через Тимак гонял во всякую погоду, днем и ночью. Зимой, конечно, легче, зато летом — лошадь по пузо вязнет, комары, мошка. А перевалы! Шестнадцать ведь гор на пути. Влезешь наверх, а там опять в болото. Неделю назад ехал — гатили, а сейчас топь — засосало, значит, бревна-то. Дорогу эту еще перед японской войной строили. Подрядчик — такой фармазон, станционные домики как игрушки понаставил, чтобы начальнические глаза радовались, а дорога — одна видимость.
…Значит, на Тихий океан стремишься. Вояж славный. По нашим сказкам выходит, что мезенцы еще в старину ходили чуть не до Чукотского носа, а на Грумант, на Новую Землю — так это бессчетно. Лет тому тридцать приходила сюда заморская экспедиция на пароходе "Виндворт", на полюс собирались. Давай наших вербовать. Двое согласились. Дело встало за урядником, не пускает. "Не могу, — говорит, — полюс он за границей, надо специальный паспорт". А ребятам подработать охота — зяблый год был, посевы вымерзли. Пошли к губернатору.
– Так и так, ваше превосходительство, на полюс собираемся, а урядник препятствует. Выдайте нам такие паспорта, чтобы можно за границу отправиться.
Губернатор разобрался что к чему. "Ладно, — говорит, — поезжайте". А те ни в какую. "Прикажите, ваше превосходительство, выдать нам виды, а то на полюсе заграничный урядник арестует". Понимаешь, никак не могли поверить, что есть такое место, чтобы без урядников… Эту сказку-быль я тебе к тому рассказал, что нонче вам, молодым, при новой власти на любую сторону путь открытый… До Печоры тебе будет ехать не мудрено. Дорога пробита, держись телеграфной линии.
Ехать бы действительно просто, но помешал снегопад. Попал в него Глеб, когда уже перевалил Тиманский кряж. Дорогу завалило рыхлыми сугробами. Если бы не просека и не телеграфная линия, можно легко заплутать в лесных дебрях. Глеб пытался, как было в Сибири, спускаться на лед, на речки, но и на них — пухлая вата. Пришлось в одном из сел добыть широкие охотничьи лыжи, две пары: на одной шел сам, а на другой тянул за собой велосипед.
В Усть-Цильму — большое село, раскинувшееся на правом берегу Печоры, Травин добрался в конце ноября. Здесь он сшил себе палатку и две пары трусов из оленьей замши. Отметив новый, 1930-й год, он двинулся по печорском у льду на север, к морю.