Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– Опять произносит это слово, – отозвалась Грейс. – По-моему, говорит «завещать».
– А может, «прощать»? – предположил пастор.
– «Завещать»? – вмешалась Клер. – Наверное, речь идет о завещании.
– Где хранится завещание? – спросил Джордж.
– Не помню, – ответила Шарлотта. – Раньше лежало в гостиной, в ящике бюро. Пойти посмотреть?
– Я пойду с тобой, – предложила Клер.
И сестры дружно вышли из комнаты.
– Тут нет.
– Ну пропало, какая разница.
– Нет ли там какого-нибудь крючочка?
– Ты имеешь в виду юридического?
– Ну что, нашли? – Джордж появился в дверях.
– Лотти подозревает, что там какая-то юридическая
– А ты когда-нибудь видела это завещание?
– Нет, но… а, вот оно.
– Дай-ка глянуть.
– Нет, пусть Джордж глянет.
– Допустим, тут есть какая-то зацепка.
– А когда вступает в силу?
– Я считаю, надо отнести ей.
– Но она не в состоянии.
– Лотти, отнеси маме.
– Может, она хочет нам показать…
– Господи, только бы все было в порядке.
– Надо развернуть, чтобы она могла…
– Простите, мистер Инстон, – обратился к пастору Джордж. – Мы, наверное, ошиблись, она требовала не духовника. Но мы очень вам благодарны, что откликнулись. Не уходите.
– Мама, вот, – сказала Шарлотта. – Купчая. На дом. Ты ее просила? – Положила развернутый документ на постель, подсунув его под слабеющую руку. Но Элисон не взглянула на документ, не сделала никакого усилия, чтобы его взять, и через минуту бумага упала на пол. Джордж поднял ее и начал внимательно изучать.
Элисон Ледгард всматривалась в старшую дочь. Собрав, очевидно, последние силы, она вновь прошептала, и на этот раз Шарлотта наконец поняла. Древс, вот что она говорила. Древс – семейный адвокат. О Боже, испугалась Шарлотта, она хочет изменить завещание. Она ненавидит меня, всегда меня ненавидела, и теперь хочет выбросить из завещания. Как можно в последние минуты так поступить, как можно! Да. Ненависть, причем очевидная. Что же делать?
– Что же она говорит? – тем временем растерянно спрашивала Клер. – Неужели…
– Зовет Древса, – объяснила Шарлотта.
– Да, совершенно верно! – подтвердил Джордж.
– А кто такой этот Древс? – спросил пастор.
– Наш поверенный, – пояснил Джордж.
– Сейчас позвоню ему, – сказала Шарлотта, собралась выйти, но вернулась. – Мама, не волнуйся. Я сообщу Древсу. И он тут же придет. Сразу же придет. Не волнуйся.
Огромный внимательный глаз закрылся, и слезы вдруг потекли по белым щекам.
Слезы вот-вот готовы были заструиться из глаз Шарлотты. Она вышла и начала набирать номер адвоката. Раздались гудки, но никто не брал трубку. Гудки, гудки, а она слушала и пыталась сдержать слезы. Из спальни долетел какой-то странный звук, похожий на крик неведомой птицы.
– Не отвечают, – сказала она.
Вернулась в спальню. Элисон лежала боком, уронив голову на край постели, глаза ее были открыты и смотрели неподвижно в одну точку. Клер рыдала. Грейс прошла мимо Шарлотты в холл.
– Она уже на небесах, – произнес пастор.
Остин Гибсон Грей положил телефонную трубку. Людвиг только что сообщил, что старая миссис Ледгард умерла, что Митци и он ждут Остина, и бутылочка виски тоже. Остин не почувствовал никакой жалости к покойной. Когда-то Клер сказала, думая, наверное, что Остин не воспримет эти слова всерьез: «Мама называет тебя шутом». А Остин воспринял. Значит, старуха скончалась. Ну и ладно. Может быть, Шарлотта разбогатеет и одолжит денег. Шарлотта ему симпатизирует, это все знают. Митци и Людвиг ждут. И бутылочка виски. Прекрасно.
И тут его кольнуло – Людвиг обручился с Грейс. Надо же было такое придумать! Все его бросают, вступают в отношения с кем угодно, лишь бы ему насолить. Вечно так происходит, ему никого не удается удержать. Например, Бетти. А Дорину забрала Мэвис,
Он стоял посреди комнаты, тяжело дыша. Кажется, снова приближается приступ астмы. Сейчас уже поздний вечер, начало двенадцатого. Два приготовленных чемодана стоят около дверей. Возьмет такси. Поедет к Митци, где его угостят виски и поцелуем. Моя жизнь меняется, подумал он, вот только в какую сторону? Что бы ни случилось, надо выстоять и сохранить веру в то, что все будет хорошо. В комнате было полно безделушек, которые он покупал для Дорины, ей очень легко было угодить, она радовалась каждой мелочи. Когда-то он дарил ей подарки каждый день: то фарфорового котенка, то фонарик, то еще что-то. И восторгался ее простодушной радости, похожей на дуновение весеннего ветерка, на все, что было им утрачено. Дорина возродила его к жизни. С ней обновилась его жизнь, вернулась чистота, вернулась молодость. У нее же самой словно не было возраста, она была отдана на произвол призраков, трепетала перед неведомым, охваченная печалью, обреченная на гибель. А может, это было просто его собственное чувство безнадежности, неверия в то, что ей по силам его спасти?
Пока не нашелся квартиросъемщик, он мог еще пожить здесь, но дело в том, что теперь, обзаведясь замыслами, он хотел как можно скорее начать движение вперед, к будущему. Это жилище уже наполнялось загадочной тишиной, словно пустовало годами и успело обрести своих призраков. Бетти была здесь, бедная умершая Бетти, была в том месте, о котором не знала и где все его мысли о ней оставались тайной. Остин открыл ящик стола и достал еще одну поблекшую фотографию. Всегда прятал их от Дорины. Несчастная Бетти. Молодая, смеющаяся, далекая и несуществующая. Иногда ночами он думал о ее бренных останках. Было время, когда он пытался отыскать ее могилу, но нашел лишь участок скошенной травы. Так и не поставил ей памятника. Пока он жив, Бетти тоже будет жить, а умрет – и никто уже и не вспомнит эту историю.
С Дориной он не будет видеться до тех пор, пока не найдет работу. Попросит Людвига отнести какой-нибудь подарочек. Удивительно, до чего хорошо они с Дориной понимали друг друга вопреки всей этой ораве людей, которая старалась их разъединить. Секрета их взаимопонимания никому не отгадать. Какой-то луч незамутненного света, может быть, это была обыкновенная жалость, исходил от этой девушки и в таком же незамутненном виде проникал ему в сердце. Его всегда окружали женщины, жаждавшие руководить им. Дорина никогда к этому не стремилась. Ее сочувствие возникало из беспомощности. Он думал: «От нее и только от нее я могу принять сочувствие». Эта мысль наполняла его добротой и смирением. Для того, наверное, и существуют женщины, чтобы благодаря им в мужчинах пробуждалась доброта, но почему в его случае это не оправдалось ни на йоту? Казалось бы, Дорина могла стать идеальной спасительницей. А на деле получилось так, что слезливая привязанность великанши Митци успокаивала его изболевшуюся душу куда больше, чем чистая любовь Дорины.