Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– Чего вам надо? – спросила она.
– Весьма сожалею, – проговорил незнакомец. – Я шел наверх. Звонок, наверное, не работает. И скорее всего я ошибся адресом. Мне нужен человек по фамилии Гибсон Грей, Остин Грей.
– Звонок не работает с самой войны, – пояснила Митци. – Подождите минуту. Пойду посмотрю, дома ли мистер Грей.
Наверное, решила она, какой-то судебный исполнитель за Остином явился.
Но Остин куда-то исчез. Наверное, ушел в кухню, находящуюся рядом с комнатой. Так и есть. Стоит возле умывальника и тяжело дышит. Лицо мокрое, с волос падают капли.
– Там…
– Я знаю. Это мой брат.
– Брат?
– Сейчас я к нему выйду.
– Что ты делаешь?
– Хочу отдышаться.
– Думаешь, он слышал?
– Наверняка.
– Ну и что?
– Это очень важно. Можешь налить мне немного бренди? Виски уже закончилось.
Митци вытащила из буфета бутылку и налила. Остин выпил одним глотком и закашлялся.
– Где он?
– Там, в коридоре.
– Иди глянь. А вдруг стоит под дверью?
Митци вышла и вернулась.
– Сидит внизу на ступеньках. Может,
Остин вышел на площадку. Очки он снял и спрятал в карман. Когда он спустился, Мэтью встал со ступенек. Остин протянул левую руку:
– Мэтью! Какая радость!
– Остин… Остин… – Мэтью сжал его руку в ладонях.
– Извини, – сказал Остин. – Мне надо сейчас выйти, срочный звонок. Не обижайся, я очень хочу с тобой поговорить, но потом. Прости, не обижайся.
– Можно пойти с тобой?
– Нет, не стоит. Я после с тобой свяжусь. Ты где остановился?
– В отеле «Браун».
– Понятно. Что же мы сидим, ведь мне срочно нужно позвонить. И разговор предстоит долгий. Рад, что тебя увидел. Мы обязательно встретимся. Но сейчас не жди меня.
Остин вошел в телефонную будку. Там, внутри, горел яркий свет. А снаружи тьма. Мэтью как и не было. От резкого света глазам стало больно. Остин поднял трубку и начал набирать номер. И вдруг какой-то страшный, неведомо откуда взявшийся порыв ветра ударил его в грудь и понес куда-то. Он сам за собой гнался по воздуху. Лежал на какой-то раскачивающейся доске, оказавшейся опрокинутой дверью телефонной будки. Еще немного – и он упал бы в черную яму, но успел из последних сил прижаться лицом к черному стеклу. И сквозь стекло он увидел два мигающих глаза, то вспыхивающих, то потухающих, будто совиные. Это Мэтью всматривался в него с той стороны. Остин хотел отвернуться, но ему показалось, что у него появилось шесть ног из резины, мягких и подгибающихся. Ах да, он же космический корабль, севший на Луне. Сел, но тут же вновь поднялся и полетел в обратную сторону. И вот появилось какое-то ярко-красное небо, усеянное искорками. Он стукнул коленом о бетонную стену, так что нога заболела. Вторую пытался засунуть в крысиную нору. Что-то странное кружилось у него перед глазами – вроде как телефонная трубка, вращающаяся по спирали на проводе. Сам он, должно быть, лежал на полу. Но где же его ноги?
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Мэтью.
В телефонной трубке тоже слышался чей-то голос. Женский. Голос спрашивал:
– Вызываете полицию?
– Да, – ответил Остин. – Произошло убийство.
«Нервы, – подумал Мэтью, – обыкновенные нервы. Обычное явление. Я не мог отложить эту встречу до завтра, так ведь? После разговора с Гарсом не составляло труда представить, о чем может думать Остин: пошел прямо к Гарсу, наговорил на меня, после чего не нашел минуты ко мне зайти, да и зачем, я же самый плохой; проводит вечера с Гарсом, а меня отодвигает в самый дальний угол, первый встречный важней меня, и никогда в жизни он не примчался бы к родному брату прямо из аэропорта, это ясно. Вот так могут выглядеть его мысли. Я могу лучше сыграть Остина, чем он сам. И вот я врываюсь взбешенный и совершаю это преступление на ступеньках. Догадался ли он, что я подслушивал? А теперь еще преступление в телефонной будке. Надо было просто тихо уйти в отель. Боюсь я его или что?»
Минутой позже Мэтью прошел в темноте мимо возвращающегося домой Людвига, но они еще не были знакомы.
Еще через какое-то время проехала полицейская машина с мигалкой.
«Дорогой Людвиг!
Твое последнее письмо нас очень удивило. Когда раньше ты нам писал, мы, должен признаться, не понимали, насколько это для тебя важно. Понимая, что ты чувствуешь, хочу тебе сказать, что шаг, который ты собираешься сделать, не только неразумный, но и ошибочный. Нам повезло, мы живем в демократическом государстве и поэтому должны принимать законы, пусть и пробуждающие в нас временную неприязнь, как Сократ поступал по отношению к афинским законам. Факт, что ты случайно родился в Англии, – вовсе не повод для того, чтобы предпринимать такой шаг, который даже у английских властей наверняка вызовет неприязнь. А власти США имеют длинные руки. Уверен ли ты, что тебя не подвергнут экстрадиции как дезертира? По твоему письму это трудно понять. Такое положение нас пугает, и в твоих побуждениях мы сомневаемся. Ты прекрасно знаешь, с какой благодарностью мы с матерью относимся к нашей стране, свободной стране. Несомненно, мы разделяем твое возмущение этой ужасной войной, хотя не можем согласиться, что она уже потому зло, что все войны – зло. Иногда то, против чего воюют, является еще большим злом, например, тоталитарные режимы, о которых мы в отличие от тебя знаем не понаслышке. Конечно, мы тоже не жаждем увидеть тебя в военном мундире. Ты наш единственный сын. Наверное, ты и не подозреваешь, как горячо молимся мы, чтобы Господь отдалил от нас эту чашу и чтобы тебя не забрали в армию, и в свое время такая возможность существовала. Но хватит уже на эту тему. Долг не имеет ничего общего с нашими внутренними желаниями. Нам кажется, ты не должен выбирать в пользу решения столь поспешного и необдуманного, если, конечно, не хочешь потом долго себя упрекать, не говоря уже об экстрадиции, которая может тебе угрожать. Мы понимаем, тебе хочется работать, и то, как легко и приятно жить в Англии, но ты ведь не англичанин. У тебя есть американское гражданство, от которого нельзя так легкомысленно отказываться, к тому же есть еще требования, которые Америка может предъявить к тебе за то, что ты в этой стране вырос, получил образование. Ты еще молод, а молодости свойственны необдуманные порывы. Но у тебя вся жизнь впереди, и с Божьей помощью ты еще успеешь натешиться и Англией, и работой там. Если ты сейчас не уладишь свои отношения с американскими властями,
Твой любящий отец Д. П. X. Леферье».
«Миленькая Карен!
Хочешь быть дружкой на моей свадьбе? Из этой фразы ты можешь понять, что я обручилась, что теперь я невеста, a promissa sposa. [3] Нет-нет, не с… А с молодым американцем, про которого тебе уже писала, – Людвигом Леферье, преподавателем древней истории! Значит, в конце концов быть мне профессоршей. Помнишь, как в школе мы гадали и мне выпал муж «умник-разумник», а Энн плакала, потому что ей все время доставался «преступник». Я и не думала, что так получится; когда в первый раз его увидела, он показался мне ужасно нудным, но вдруг ни с того ни с сего разглядела в нем благородного рыцаря. Меня это немного даже пугает, я чувствую себя какой-то странно пожилой, но при этом и бешено счастливой. Он порядочный, слегка хмурый, но очень милый, потрясающе умный и серьезный, совсем не… Помнишь, как мы давали обещание – не выходить замуж, пока не почувствуем себя фантастически счастливыми? Рядом с Людвигом я именно так себя и чувствую. Желаю и тебе, моя дорогая, встретить такое же счастье. Я всегда считала тебя своей сестрой, с первого дня в школе, когда ты мне сказала, что не надо переворачивать тюфяк каждый день. Догадываюсь, что ты до сих пор сидишь в Миллхаузе. Когда приедешь, дай о себе знать, встретимся и поболтаем, о нарядах и о любви! С огромной любовью к тебе
3
Нареченная, обещанная в жены (порт.).
твоя неизменная подруга Г.».
«Себастьян!
Что я хочу тебе сказать? Посмотри на эту вырезку из «Таймс». Теперь понимаешь, какую ошибку ты совершил? В тот вечер, вспомни, я тебе кое-что пыталась посоветовать. К тому времени я уже отчаялась до тебя достучаться. Знаю, что в твоих глазах я всегда выглядела полной идиоткой. Сама призналась тебе в любви (мужчины таких женщин презирают) и отдалась тебе, зная, что ты любишь другую, и ты мог делать со мной все, что тебе угодно, ты знаешь об этом. Но с сегодняшнего утра мы живем в другом мире, в котором только от нас зависит, встретим ли друг друга вновь. Родители продолжают заниматься своими смехотворными делами, папа возле свиней, а мама открывает какой-то дурацкий бутик, поэтому в понедельник я могу исчезнуть и никто не заметит. Пообедаем в каком-нибудь приличном ресторане, сам закажешь, согласен? Скорее всего я остановлюсь у Энн Колиндейл, а не в родительском доме. Кстати, Энн влюбилась, но умно, потому что не в тебя. Не сообщай Грейс, что я буду в городе.
Твоя рабыня Карен.
P.S. Ты и в самом деле огорчен известием о Грейс? Бедненький мой».
«Дражайшая сестрица!
Я сказал родителям, что из-за экзамена (чистая ложь) не смогу приехать на похороны. Надеюсь, ты неплохо развлечешься. Несчастная бабушка. Все наверняка рады, особенно тетушка Лотти. А о разделе трофеев уже что-нибудь известно? Может быть, осуществится мечта тети – всем остальным членам семейства показать шиш. Подозреваю, что, нанянчившись с нами в детстве, пока наши родители развлекались, она не очень о нас беспокоится. Могла бы приземлиться в Монте-Карло. На ее месте я так бы и поступил.
А сейчас об отъявленном Леферье. (Кстати, что означает слово «отъявленный»? Надо будет справиться в словаре.) Наверняка он порядочный и умный, слишком большой подарок для тебя; уважаю его за то, что решил не возвращаться в свою кошмарную страну. Может, перестанешь наконец быть кокеткой. Мне надо было с тобой об этом раньше поговорить. Склонность к кокетству отгораживает тебя от окружающих. Некоторые женщины (к примеру, наша матушка) навсегда отгорожены от мира из-за своей любви к кокетству, хотя сами этого не понимают. Значит, он человек порядочный, и это меня весьма радует. Весьма? Может, я немного завидую? Не потерпит ли наша с тобой давняя дружба от этих перемен? Ральф Одмор утверждает, что Себастьян (надо ли тебе это открывать?) в меланхолии.