Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
Маляры только что ушли. Миссис Карберри складывала вещи в стиральную машину. У ее старшего сына неприятности с полицией. Муж – хам и тиран. У этой женщины, подумала Мэвис, действительно серьезные неприятности; что по сравнению с ними мои нестойкие, зависящие от настроения капризы? И все же они для меня реальны, и хотя миссис Карберри нельзя не сочувствовать, очень трудно представить, что реален и ее мир, невыносимый, наполненный детским плачем и грубыми окриками мужа.
– Ах, если бы вы согласились его принять, – вздохнула миссис Карберри, – хотя бы на время. С ним никаких особых хлопот, с моим бедненьким малышом. Социальная опека за него платила бы, и он ходил бы в специальную школу, как сейчас ходит, а я бы за ним смотрела.
– Это невозможно, – ответила Мэвис. Миссис Карберри и раньше об этом говорила. Но Мэвис не сдавалась. Стоит Рональду оказаться в Вальморане, и он останется здесь навсегда.
Миссис
Вальморан был старым родовым гнездом, где жили и умерли родители Мэвис. Этот белый итало-викторианский домик находился в прикрытом облачками древесных крон уголке Кенсингтона. Став на какое-то время приверженкой католицизма, Мэвис хотела отдать дом сестрам общины «Пресвятого Сердца». Она сама собиралась стать монахиней, и, таким образом, Вальморан был как бы ее взносом. Но дорогостоящая лондонская недвижимость требует для приобретения чрезвычайно сложных финансовых операций. Монашек, дам рассудительных, насторожили стоимость дома и вероятная борьба с местными властями, а также напугало откровенно угрожающее письмо кузенов Мэвис. Несмотря на это, процесс продажи дома начался, но Мэвис вдруг передумала. Бросила мысль о монашестве, посчитав, что Бога нет, и вместо этого решила завести как можно больше романов, что ей прекрасно удалось. Но позднее ужасное несчастье вновь привело ее к порогу обители «Пресвятого Сердца», неверующую, но полную отчаяния. Ее детский католицизм, очистившийся до абсолютной утраты веры и в настоящий момент подкрепленный разочарованием в важности дел этого суетного мира, ждал ее в этих мрачных комнатах, где шелестели длинные черные юбки, а в глубине все время закрывались неслышно какие-то двери. Мэвис вновь предложила им свой дом. Но сестры оказались сметливыми и предусмотрительными. Естественно, им хотелось заполучить Вальморан. Но на ихусловиях. В частности, чтобы Мэвис стала одной из них. Через несколько месяцев как-то так получилось, что дом превратился в убежище для девушек, а Мэвис стала его попечительницей. Деньгами снабжали монахини, местные власти и состоятельные друзья из числа католиков. Ответственность и риск Мэвис взяла на себя.
Вера к ней не вернулась, а иногда она ощущала просто ярость по отношению к религии детства. Но по необходимости и с горькой самоиронией она вела жизнь, полную самопожертвования. Приют был совсем небольшой, в доме одновременно жило не больше двух-трех девушек, и хотя Мэвис всегда была занята, до изнеможения себя никогда не доводила. Подопечные, девушки глуповатые, необразованные, чаще с сомнительным прошлым, но неизменно набожные, вызывали в ней интерес и некоторые – небольшое сочувствие. Справлялась она умело, но когда добрые сестры упоминали о «благодати», лишь усмехалась про себя. Она наслаждалась своей умелостью и, словно сластолюбец, с упоением вкушала роскошь вновь обретенной невинности. В прежние годы, полные безумств, она всегда просыпалась с чувством вины. Можно подняться над любым страданием, кроме чувства вины, если видеть что-то высшее, если дана способность видеть что-то высшее. В течение тех лет ее терзали чувство вины и раскаяние. Сейчас Мэвис просыпалась с ясной головой, с ощущением собственной пустоты, которую заполняют настоятельные потребности других людей. Волей случая и не самым легким путем она достигла желанной в былые времена моральной награды – жизни, похожей на гладь стоячего озера, существования бесцветного, прозрачного и очищенного, полного хлопот и при этом ни с кем не связанного.
Связывало ее только одно, и это была, конечно, Дорина. Вальморан принадлежал Мэвис, согласно завещанию матери. Отец женился вторично и опять на католичке, тоже умершей молодой, вскоре после рождения Дорины. И Мэвис пришлось заменить Дорине мать. Когда Мэвис переживала безумства молодости, Дорина еще ходила в школу. Она была милой девочкой, скромной, сдержанной, умеющей справляться со своими делами. После смерти отца у нее наступила полоса злоключений, но в то время Мэвис было совершенно не до младшей сестры. С Дориной начали происходить разные странные случаи. «Боюсь, что ваша сестра притягивает разрушительные силы», – жаловалась Мэвис очередная директриса, но Мэвис хватало тогда и собственных «сил», с которыми приходилось бороться. В самом деле, как только Дорина появилась в Вальморане, тут же начались необъяснимые неполадки с электричеством, со стен срывались и падали на пол картины, трескались стекла. А один раз прозвучал ужасающий грохот, будто с лестницы сбросили фортепиано.
Бросив школу, Дорина поселилась в Вальморане сразу после основания приюта. Несмотря на сообразительность, ей не удавалось сдать ни одного экзамена. Она часто страдала какими-то неясными недомоганиями, подозревали, что у нее склонность к туберкулезу. Дорина немного помогала по дому, училась на курсах машинисток, на полставки работала в библиотеке. А по большому счету ничего не делала; и ей удавалось создать посреди шума повседневности собственную область тишины. Она была духом сада, духом лестниц, ее всегда видели с цветами в руках. Загрубелые в жизненных передрягах обитательницы приюта добродушно подсмеивались над ней, называя между собой «нашим чудом».
Мэвис часто приходила от нее в отчаяние, но столь же часто умилялась. Мэвис знала, что сестра несчастна. Временами, глядя в ее таинственные глаза, она спрашивала себя: не спрятались ли все эти «силы» внутри Дорины? Многое оставалось непонятным. Что творится у нее в душе? Может, Дорина презирает всех этих девушек, считает их дерзкими и неискренними созданиями? Мэвис так и не удалось построить для сестры нормальный дом. А может ли так быть, что Дорина чувствует обиду из-за денег, ведь ей самой не оставлено ни копейки. Конечно, сестры любили друг дружку, а Дорина вообще обладала способностью создавать впечатление идиллии. Монашки, которые, как правило, держались в стороне, пробовали переманить ее к себе, но она как-то по-своему от них ускользала. Ей тоже не нужен был Бог, но она была куда беззаботней сестры. Она никогда не молилась, но при этом не чувствовала ни потребности делать это, ни вины, что забросила молитвы. У нее был свой собственный мир.
Все планы, для нее составляемые, вскоре неизбежно начинали затягиваться дымкой, и терялось понимание, для чего это все задумывалось. Как только Дорина начинала воплощать в жизнь какой-нибудь план, он тут же утрачивал смысл. Более или менее ясно было только то, что ей надо выйти замуж, и Мэвис вложила немало сил в отбор претендентов. Дорина была равнодушна. Молодых людей приглашала Мэвис. На самом деле мысль, что Дорина в конце концов сделает свой выбор и выйдет замуж, доставляла ей только боль, причем разного рода. Иногда она приглашала Остина, и он иногда приходил, не как ухажер, разумеется, не как вздыхатель, такое ей никогда в голову прийти не могло, он был слишком стар, и вообще никчемный человек, но она жалела его, потому что он был братом Мэтью. Дорина тоже его жалела. Жалеть Остина – это было для сестер как бы совместным объединяющим занятием. Остин, обладающий уникальным талантом возбуждать к себе жалость, после смерти Бетти официально считался человеком «с разбитым сердцем». Но как раз «разбитое сердце» сильнее всего прочего могло пробудить интерес в молодой девушке.
Дорина заинтересовалась Остином еще и потому, что он был братом Мэтью, который в свое время был влюблен в Мэвис, но что-то у них не получилось. Мэвис тогда решила уйти в монастырь, а Мэтью вообще уехал из страны. Что именно произошло, это позабыла и сама Мэвис. Ясно, что какая-то нелепость. Мэтью исчез, и связь с ним прервалась. Мэвис никогда об этом не говорила и даже не думала, разве что в те редкие минуты, когда с раздражением замечала, как сильно это прошлое привлекает сестру. Само собой разумеется, вопрос никогда не обсуждался. И вот пришел час расплаты.
Позднее уже казалось неизбежным, что между Дориной и Остином возникнет влечение. Мэвис восприняла событие с улыбкой, но полюбить Остина не смогла: такое насильственное родство с Мэтью ее обижало, хотя замужество сестры не означало возобновления личных контактов. Было нечто, чего она не могла простить Мэтью, что ей хотелось забыть, – то ли его безуспешные ухаживания, то ли собственный неудачный выбор. Иногда ей казалось, что именно ее несостоявшееся замужество и есть причина связи Дорины с Остином. Это не означало, что Остин пробуждал интерес к себе только из-за ауры, окружавшей Мэтью. Отношения Остина с братом были напряженно-туманными. Неужто это повторение событий было предрешено свыше, словно в какой-нибудь трагедии о двух братьях? Если так, то тем хуже для Дорины. Когда в их семье начались нелады, Мэвис не удивилась, хотя не совсем понимала, что же все-таки там случилось. Ведь создавалось впечатление, что не было никогда никаких ссор. Когда на небе появились тучи, Мэвис обрадовалась. Счастливая семейная жизнь Дорины ни при каких обстоятельствах не могла бы стать для нее источником радости. Кем она была бы для счастливой замужней Дорины? Просто одинокой стареющей родственницей. Нет, в такой роли по отношению к младшей сестре она выступать не хотела. Но Дорине несчастной она готова была посвятить всю себя без остатка. В такой своей душевной ущербности Мэвис греха не видела. И ее устраивала возможность навсегда избавиться от Остина.