Человек среди религий
Шрифт:
Жили на этом острове клубочники. Так их называли. Люди как люди, очень симпатичные, только с хвостами. Хвосты у них были длинные-длинные, тонкие-тонкие, гибкие-гибкие, из затылка росли. Впрочем, у обычного человека такое тоже случается: у женщин почаще, у мужчин пореже. Хотя у клубочников другие хвосты были, не волосяные, а совсем особенные.
Клубочники совсем не стеснялись своих хвостов. Наоборот, даже гордились ими. А вот на иноземных мореходов удивлялись: как это они без хвостов живут, поодиночке. Ведь клубочников потому так и называли, что жили они общим клубком. И всё благодаря хвостам.
Хвосты
Так нравилось клубочникам вместе всё переживать и вместе обо всём думать, что они старались держаться рядом. Переплетутся хвостами, прижмутся боками – сразу видно, что клубочники. У них даже свои мастера были по хвостоплетению, которые общий клубок поддерживали в наилучшем порядке.
Жили клубочники не тужили, ни в ком, кроме своих, особенно не нуждались. Ну, приедут мореходы, запасутся водой да едой, свои товары продадут, местные товары купят, очень хорошо. Стоит ли с ними лишние разговоры вести? Всё равно ведь клубочных хвостов у них нет, сцепиться нечем. А мало ли что они могут словами наговорить!
Вот только появился в клубке один странный клубочник по имени Панго. Ему в голову приходили необычные мысли.
"Зря мы, клубочники, изо всех сил друг к другу жмёмся, – думал Панго. – Неужели хвосты у нас такие длинные только для того, чтобы выплетать из них замысловатые узлы? Вокруг столько интересного, такой остров у нас просторный. Да и с мореходами интересно пообщаться, узнать, как заморские люди живут. Может быть, и увидеть чужие страны когда-нибудь удастся".
Мысли Панго всему клубку через хвосты передавались, и такими заразительными оказались, что трудно было от них отделаться.
Стали клубочники смелее из клубка вылезать, по острову расхаживать, с мореходами общаться. Хвосты ведь всё равно сцеплёнными оставались. Да ещё становились всё длиннее и длиннее, всё тоньше и тоньше, всё гибче и гибче.
Многие клубочники с мореходами сдружились, а Панго и несколько других смельчаков даже на соседнем острове побывали. Мастера хвостоплетения, правда, ворчали на них, недовольны были, что клубок каким-то слишком уж разбросанным стал. Что ж, их можно понять: им всё время приходилось новые узлы изобретать, такие, чтобы для утоньшающихся хвостов годились.
А что дальше стало происходить!… Хвосты у смелых клубочников не только удлинялись, а становились всё прозрачнее и неосязаемее. Скоро уже только сами клубочники свои хвосты и ощущали, только сами и замечали. Ведь они по-прежнему друг за друга цеплялись, по-прежнему чувствами и мыслями обменивались. И у каждого хвост удлинялся настолько, насколько далеко отправиться ему духа хватало. Со временем даже мастера хвостоплетения захотели другие страны повидать, путешествовать стали. Всё это оказалось к счастью.
Как раз так вышло, что ни одного клубочника на родном острове не оказалось, когда началось там великое землетрясение. Такое великое, что раскололся остров на несколько частей и ушёл глубоко под воду. Узнали об этом клубочники, где бы кто ни находился (ведь достаточно было одному знать, как и другие знали). Опечалились все. А Панго подумал: "Вот ведь как вовремя мы освободились из тесного своего клубка ради нового, просторного. А то погибли бы". Тут же эту мысль все услышали, и каждый вздохнул с облегчением. Поняли клубочники, что не напрасно всё произошло, не только ради любопытства они по свету разбежались.
Так и живут с тех пор клубочники среди нас. От других людей никак их не отличишь. Разве что по тому, что иногда на них задумчивость находит. Тогда клубочник ни на что не смотрит, лицо у него светлеет: вслушивается в мысли других клубочников, в их переживания… Впрочем, и у обычного человека такое случается.
Соборное переживание
Ощущение того, что ты не одинок в своей вере, – первое и главное переживание, которое даёт человеку принадлежность к церкви. Психологически это очень важно. Однако постепенно это ощущение теряет свою остроту, оно становится привычным и естественным, позволяя перейти от простого стремления к единению к дальнейшим духовным поискам – уже не только личным, но и общим.
Уточняя своё отношение к Высшему, человек церкви участвует и в развитии общецерковного восприятия. Это неизбежно, тут не нужны какие-то особые полномочия.
Каждая церковь видит особый смысл в коллективном переживании, будь то общий обряд, общий праздник или общая молитва (даже если люди молятся порознь, но об одном и том же). Бесчисленные свидетельства личного религиозного опыта также подтверждают, что общность веры даёт человеку много такого, что выходит за пределы чисто индивидуальных ощущений. Это огромное богатство церкви. Оно имеет значение и для мистической стороны церковной жизни, и для ориентации церкви в целом, и для каждого из её членов.
Естественно, что это богатство не остаётся вне внимания той иерархии, которая обеспечивает корпоративное существование церкви. И если кто-то из иерархов (или просто священник) решит, что коллективным переживанием можно и нужно управлять, у него может возникнуть искушение регулировать и предписывать. И тогда у обычного члена церкви может возникнуть мучительное расхождение между теми ощущениями, которые он действительно испытывает, и теми, которых ожидают от него.
Кроме настойчивого ожидания, существуют и более жёсткие формы давления. Вплоть до самых крайних – если говорить об исторических примерах.
Одним из таких внутренних конфликтов может стать переживание внеконфессиональной духовной близости с другими людьми, о которой мы говорим как о мистическом экуменизме. Если церковь придерживается политики активного отмежевания от других верований и пытается довести её до уровня непосредственных переживаний верующего, это означает, что церковная ориентирующая система начала работать против интересов тех, кому она взялась помогать. Корпоративная преданность оказалась поставленной выше преданности Высшему.