Человек-тело
Шрифт:
— Узнаете в управлении, — сказал он твердо, хоть и с тем же мягким акцентом.
— А если я не явлюсь? Ведь я не знаю за собой никакой вины, никакого повода, чтобы…
— Придут люди, предъявят официальную повестку, — перебил меня следователь.
Я ожидал от него какого угодно вопроса, кроме того единственного, который он на самом деле задал. Он мог вызвать меня по поводу Вички, вернее, моей деятельности, связанной с девушкой. Я был ее менеджером в течение двух лет, веревочка вилась достаточно долго, чтобы изрядно насорить.
Чем это мне грозило?
— Вы можете точно сказать, где были утром двадцать шестого августа?
Наверное, по моему лицу пробежала тень, потому что следователь вдруг внимательно посмотрел мне в глаза, чуть наклонив очки. Я хорошо, очень хорошо знал, где был двадцать шестого августа: я травил цианистым калием бомжа. Подобное не каждый день бывает в жизни, вот и запомнил я дату.
— Вряд ли я могу вспомнить, — покачал головой я. — Все-таки два месяца прошло. В конце августа я определенно был в Москве, это самое точное, что я могу сказать.
Теперь следователь мягко постукивал очками по столу и в упор смотрел на меня. Это продолжалось несколько долгих мгновений.
— А почему вы не интересуетесь, зачем я задал этот вопрос? — наконец проговорил он.
— Откуда мне знать? Наверное, вычисляете какое-нибудь алиби. Но я скажу вам честно: я ничего противозаконного не сделал.
— Может быть, нет, а может быть — да.
— Объясните, пожалуйста, — сказал я, — в чем меня обвиняют?
Мысль моя лихорадочно бегала по кругу, как жук в баночке. Какую я мог допустить оплошность с Мишей? Что следователю известно? Как ему удалось связать смерть на улице какого-то бомжа с моей персоной?
В то же время я чувствовал облегчение. Повесить на меня бомжа ему не удастся. Обо мне и Вичке он не знает. Тут только я запоздало сообразил, что дело с Вичкой могло быть очень серьезным. По народной молве я хорошо знал, что делают на зоне с такими, как я. И это — то, что там со мной сделают — вполне могло кончится петлей с сраном сортире, петлей, которую я бы сам затянул на своей шее.
На столе у следователя Пилипенки стоял компьютер, экран был мне не виден. Следователь пощелкивал мышью. Я подумал: в былые времена начальники, чтобы показать свою занятость, что-то писали во время беседы, на самом деле — просто рисовали каракули на листе… А сейчас, наверное, играют в простой милицейский тетрис… Вдруг Пилипенко развернул свой лаптоп в мою сторону, и я увидел на дисплее фотографию водочной бутылки.
— Эту бутылку нашли рядом с мертвым человеком, — сказал он. — Человек этот, Клепиков Михаил Иванович, бывший учитель словесности, в последние годы — безработный пьяница, умер от отравления цианидом неподалеку от дома, где вы снимаете квартиру.
— Учитель словесности? — удивился я, едва не выдав себя интонацией.
— Да-да, коллега ваш.
— Ну, положим, я не учитель.
— Но вы же пишете стихи?
— Допустим, писал когда-то, а что? Вы предлагаете публикацию в полицейской стенгазете?
— Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Про вашу диссидентскую деятельность при советской власти… Но это не столь интересно.
Меня просто бросило в жар при этих словах, несмотря на то, что мои крамольные стихи былых времен сейчас не имели уже никакого криминала. Просто инерция, просто привычка…
— Важно другое, — сказал Пилипенко, — а именно: эта бутылка. Мы сняли с нее отпечатки пальцев.
— Уж не хотите ли вы сказать, что нашли на ней мои отпечатки? Этого не может быть.
— Разумеется, не может.
Следователь щелкнул мышью и показал изображение какой-то другой бутылки.
— Вот, посмотрите, — сказал он. — Это обыкновенная бутылка, купленная в небольшом магазине. Между прочим, в том же самом… Это важно очень. На бутылке полно всяких отпечатков: и продавца, и покупателя, и еще других, полагаю — работников завода, тех, кто укладывает бутылки в коробки. То же — и на пластиковом стаканчике. И так — на любом товаре. Вы понимаете, что это значит?
— Что? — не понял я, вернее, якобы не понял.
— Это значит, — продолжал следователь, пристально глядя на меня, — что кто-то специально обтер бутылку, стер свои отпечатки, затем намеренно поставил на стекло пальцы мертвеца. Об этом говорит и сам характер его отпечатков: они были бы в других местах, с другим нажимом, если бы убитый сам брал бутылку в руки.
— Все это очень интересно, но при чем тут я?
— Самое смешное вот в чем, — невозмутимо продолжал Пилипенко. — Если бы убийца не стер отпечатки, то мы бы ничего и не заметили. Просто приняли бы его пальцы за какие-то посторонние — работников завода, например…
— О чем мы говорим? — спросил я. — Мне это вовсе не интересно.
— Немного терпения. Через несколько минут вам станет очень, очень интересно.
— Я надеюсь… — угрюмо пререкнулось мне.
Следователь легонько шлепнул ладонью по столу, словно учитель, призывающий к порядку аудиторию.
— Я просмотрел сводки по различным отравлениям, произошедшим в городе в последнее время, и нашел один любопытный случай. Пятнадцатого сентября на улице Милашенкова случилась вполне рядовая трагедия: женщина умерла, отравившись грибами. Однако при вскрытии обнаружилась странная вещь. То был не просто яд какого-то одного ядовитого гриба, а сразу трех: бледной поганки, мухомора вонючего и паутинника косолапого…