Человек в проходном дворе
Шрифт:
Я нашел телефон-автомат и позвонил Бушу, — вчера он дал мне свой номер. Я спросил, когда мне можно зайти в управление экспедиционного лова к Суркину. Буш сказал, что тот ждет меня в час дня. «Сегодня короткий день, и они работают без перерыва», — добавил он. Отлично, у меня было время в запасе.
Я позавтракал в маленьком кафе на углу (шесть столиков, свистящая кофеварка и аккуратная девушка в белой наколке) и вернулся в номер.
Пухальский уже ушел. Это было мне на руку.
— Ушел наш соседушка? — спросил я Войтина.
—
— Как же он без пиджака теперь? Облачно, вдруг дождь пойдет?
— Не пойдет. А у него хороший пиджак был, импортный, и где он его оставил? Врет насчет пляжа. Небось к бабе шлялся, а муж пришел, знаешь!
— Он тихий. Вряд ли.
— В тихом омуте черти водятся.
— Пиджак, наверное, модный? В клеточку такой?
— Много ты понимаешь! Серый, в полоску.
Вот и слоник черный стал ясен. Пиджак Пухальского, он играл в шахматы и машинально положил фигуру в карман.
Почему Тарас Михайлович Ищенко был в чужом пиджаке?
Глава 13 ХОЗЯЙКА МАЛЕНЬКОГО ДОМА
Дождь не пошел. Тучи свалились за горизонт, и через какие-нибудь полчаса уже пекло солнце. Море было молочное, гладкое, как стекло, над ним поднимался парок.
Я лежал на пляже метрах в пятидесяти от маленького домика — один этаж, покатая черепичная крыша (ужасно я люблю эти крыши!) с трубой и телевизионной антенной. Окна были распахнуты. На веревке, привязанной к двум соснам и протянутой через двор, висело белье. Хозяйку дома звали Евгения Августовна Станкене; она была одной из тех, чьи фотографии я видел в комитете. Нет, мы ее ни в чем не подозревали! Но я хотел поговорить с ней: иногда стоит просто так поговорить с человеком пять минут.
Во дворе стоял «Москвич», а под сосной в шезлонге расположился наголо обритый мужчина в шортах и темных очках. Время от времени он снимал очки, клал на столик рядом и брал со столика бинокль: глядел вдоль берега.
Из домика вышла женщина с тазом и остановилась перед веревкой — стала снимать белье.
— Стерва она, эта Станкене! У-у, чертова перечница! — произнес кто-то за моей спиной.
Я оглянулся. Рядом со мной бухнулся на песок старик в длинных трусах и майке. На голове у него красовалась мятая шляпа. Видно, специально он не загорал, потому что почернели только жилистые руки и шея. «Местный житель», — определил я.
— Не знаешь ее, что ли? — удивился старик. Он был не очень трезв. — Ну, вон та баба, что белье сушит, ты ж на нее уставился. Нашел на кого — старуха!
— А что она вам сделала?
— Подлость, величайшую подлость!
— Какую?
— Даже говорить не хочется! — сказал старик. И тут же выложил: — Здесь бочку с пивом поставили. Чтобы все желающие могли подойти и попить, за свои-то кровные. А эта дрянь пошла в милицию, говорит: здесь пляж, люди купаются, они отяжелеют от пива и потонут. А что она понимает в пиве? Сама небось не пьет и другим
— А ты, отец, с утра пропустил?
— Кружечку, — кисло сказал он.
— И я попить хочу, — заметил я.
— Пошли! — Старик оживился и встал на колени.
— Да нет, водички.
— Пошел ты знаешь куда со своей водичкой!
Старик лег на спину и сдвинул шляпу на глаза. Он был оскорблен.
— Как ты думаешь, удобно у этой Станкене попросить?
— Удобно, — прохрипел он. — Она принципиальная.
Я поднялся, отряхнул ладони, закурил и, оставив одежду возле старика, направился к домику.
— Доброе утро, — сказал я бритому человеку в шезлонге.
Он не обратил на меня внимания. Он держал бинокль у глаз и регулировал резкость. «Сильная оптика, — автоматически определил я по длине трубок. — Цейсовская. Скорее всего восьмикратная». Из дверей домика снова вышла Евгения Августовна, держа в руке помойное ведро.
— Извините, пожалуйста! — остановил я ее. — Вы не угостите меня водой?
— Отчего же не угостить? Заходите в дом.
— Жалко сигарету бросать, а с ней неудобно: у вас, наверное, не курят?
— Заходите с сигаретой.
Она улыбнулась. У нее были добрые-предобрые глаза, какие бывают у больничных нянь и сиделок. Но я не хотел идти в дом — я наблюдал за бритым: что он так заинтересованно разглядывает в бинокль?
— Нет, нет!
— Тогда подождите, сейчас вынесу. Руки помою и вынесу.
Она была не по возрасту подвижная (во время войны ей уже было сорок три года), почти тотчас вернулась и протянула мне стакан.
— Пейте спокойно, колодезная.
— А я не боюсь.
— Зачем вы курите? — вдруг спросила она. «Вот чудачка! — подумал я. — Сейчас будет объяснять, что никотин вреден для здоровья».
— От застенчивости в шестнадцать лет начал, — сказал я как можно мягче. — С девушками говорить не мог, без дела стоять неудобно, а куришь — как будто занят.
— Да нет! Я потому спрашиваю, что вы хорошо сложены, наверняка спортсмен. Я люблю ходить на стадион, там мой внук занимается. А у вас вот эти мышцы на руках и на груди развиты как у мужчин, занимающихся борьбой. Наверное, трудно бороться, если куришь, — дыхание неровное. Вы, наверное, подумали про меня: вот дура, чего пристает! — Она опять улыбнулась. — Старуха болтливая!
— Ну что вы, что вы! — запротестовал я, отпивая воду из стакана мелкими глотками. Нет, конечно, она ничего не перепутала с Быстрицкой: она была очень наблюдательна.
— Вы только что приехали? Из Москвы? «Хм!» — подумал я.
— Почему вы так решили?
— Я радио слушала: передают, что там дожди. А у нас уже две недели жара стоит. А вы беленький, совсем не загорели.
Последний месяц я заканчивал дело, работал круглые сутки и ни разу не выбрался за город. Но почему обязательно из Москвы?