Человек войны
Шрифт:
С той лишь разницей, что никто никуда не бежал, «вермахт» и СС дрались отчаянно. В окопах шла рукопашная, не на жизнь, а насмерть.
Непрерывно гвоздила наша и гитлеровская артиллерия, рвались мины и гранаты, во все стороны неслись огненные трассы.
Почти непрерывный 48 – часовой бой завершался на самой оконечности севастопольской земли – мысе Херсонес.
Внизу, под крутым обрывом, немцы подрывали свою технику и добивали обозных лошадей, а сами – кто на чем, но чаще вообще без всяких плавсредств, стремились
Благо там, на внешнем рейде, дымили поджидавшие их транспорты с эскортом сопровождения.
Поджидавшие, как оказалось, совсем напрасно.
Вынесшиеся на высоту, закопченные «тридцатьчетверки» с ходу открыли по скоплению врага губительный огонь, а десятки выкаченные расчетами на руках в полосу прибоя орудий, разносили в клочья и отправляли на дно, болтающихся на волнах «сверхчеловеков».
Не повезло и транспортам с кораблями сопровождения. Их накрыла бомбовыми разрывами морская авиация.
А чуть вправо, на узком обрывающемся в море перешейке, лишали себя жизни пьяные эсэсовские офицеры. Разогнавших на штабных «майбахах» и «хорьхах», с громкими криками «Хайль Гитлер!» они целыми командами рушились вниз, в черноморскую пучину.
– Чудеса, да и только, кореша!– всаживая длинные очереди из захваченного «МГ», в бегающих внизу фашистов, на секунду оторвался от него Жора. – Фрицы сами себя кончают!
– Да, Петро, точно ты рассказывал про Новороссийск! – обернулся к выцеливающему очередного офицера Дорофееву старшина, вщелкнув в свой «дягтярь» последний диск с патронами.
Однако так поступали далеко не все. Несколько дней и ночей после коренного перелома сражения, герои вермахта с их румынскими союзникам, сдавались целыми подразделениями.
«Них шисен! – жалобно хрипели одни, другие молча швыряли оружие наземь и, пряча глаза, поднимали вверх руки.
– Куда девать пленных, товарищ капитан? – согнав захваченных на своем участке в ближайший эскарп*, спрашивали у ротного валящиеся с ног разведчики.
– В расход,– обвел морпехов Терещенко налитыми кровью глазами. – У нас нет людей их конвоировать.
– Ни хрена себе, – переглянулись те от столь необычного приказа.
Одно дело убить врага в бою, как они делали не раз и совсем другое расстрелять безоружных.
– Ну, кто возьмется? – видя замешательство моряков, буркнул ротный.
Напряжение снял Дим.
– Я, Николай, – сказал он (без начальства все обращались друг к другу по именам) и, передернув затвор ППШ, направился к эскарпу.
– Форверст!– подойдя к пленным, среди которых были несколько раненых, ткнул стволом по направлению чадящего дымом города, и те понуро двинулись к выходу
Когда спустя минут пять, немцы с румынами (их было человек двадцать), спустились в сопровождении старшины вниз, к усеянной воронками дороге, по ней несколько красноармейцев в пропотевших гимнастерках, гнали разношерстную колонну захваченных фашистов.
– Шнеллер плен! – кивнул он в ту сторону и его подопечные несколько оживились.
– Бегом! – рявкнул Дим, дав в небо пару очередей из автомата.
– Принимай славяне, – сказал он бойцам, когда доставленные пополнили колонну, после чего устало поплелся назад, к своим ребятам.
Разведчики встретили старшину молчанием, а капитан вскинув бровь, выжидательно уставился на Дима
– Я их передал внизу армейскому конвою, – сказал тот. – Пусть живут, бродяги.
– А почему стрелял?
– Что-то вроде салюта. И на добрую память.
Пару минут Терещенко молчал, а затем протянул к дымящему рядом самокруткой Кацнельсону руку – «дай» и глубоко затянулся.
– Добрая махра, – выдул вверх, струйку дыма, – моршанская* – А с приказом я того, погорячился.
…Утром Дим проснулся от тишины. Такой, которой давно не слышал. И еще увидел в синем куполе неба парящую над морем, чайку.
Он поднялся с расстеленного на земле брезента, (все ребята еще спали, укрывшись кто-чем) и, прихватив автомат, вышел из эскарпа.
На его откосе клевал носом часовой, проходя мимо старшина хлопнул того по плечу – «не спи, замерзнешь!», вслед за чем, оскальзываясь на щебенке и камнях, неторопливо спустился к заливу.
Весь берег, с последними хлопьями тумана, был завален трупами немцев и румын, их брошенной и сожженной техникой, убитыми лошадьми, разломанными повозками и прочим военным скарбом.
Тихо шипящий, с розовой пеной прибой, качал на легкой зыби тела утопленников.
– Намолотили мы вас, – сплюнул на песок горькую слюну Дим, после чего сняв ватник с гимнастеркой и тельняшку, забрел по колено в море.
– Там он до пояса умылся холодной морской водой, а потом вернулся назад, сел на патронный ящик и, стянув с ног яловые сапоги, перемотал портянки.
– Порядок, – потопал подошвами по песку, – будем жить дальше.
Вернувшись назад, Дим оглядел все еще дрыхнувших ребят и что-то бормотавшего во сне ротного, и обернулся на послышавшийся за спиной шорох.
В проеме земляного укрепления, поочередно возникли Алексей Левин, а за ним довольно улыбающийся Кацнельсон, с туго набитыми вещмешками на плечах и оттягивающими пояса фляжками.
– Шамовку притаранили, она дохлым фрицам ни к чему, – шмыгнул носом Алексей. – И ямайский ром,– облизнулся уже явно принявший Сашка.
– Че там за шум? – сонно приподнялся на локте, лежавший чуть в стороне, Терещенко.
– Да вот, ребята шамовку принесли, – подошел к нему Дим. – И немного выпивки.
– Добре, – потер заросшие щеки руками капитан и, оглядев спящих, бодро сказал, – команде подъем, приготовиться к завтраку!