Человек-землетрясение
Шрифт:
Человек… или уже дикий зверь в обличье ангела?
Одно было ясно: разрушение Боба Баррайса пойдет быстрее, чем планировалось. Не подозревая об этом, они затронули его единственное уязвимое место: впервые в жизни он искренне любил! Хотя и здесь со всеми дьявольскими эскападами своего загадочного характера, но действительно любил! Когда у него отняли эту любовь, он впервые пережил трагедию, которую до этого постоянно преподносил другим. И оказалось, что герой-исполин Боб Баррайс был сломлен первым же ударом по его душе. Утрата Марион Цимбал стала незаживающей раной, грозившей быстро обескровить его.
Доктор Дорлах испуганно
С ощущением, как будто хватается за лед, он снял трубку.
Дюссельдорф. «Парк-отель». И, прежде чем ночной дежурный приступил к объяснениям, доктор Дорлах уже знал, что водоворот завертелся, затягивая все вокруг.
В четыре часа утра Марион Баррайс ушла из отеля. Ночному портье она отдала записку, которую тот по глупости отложил в сторону, поскольку прибыла группа итальянцев. И только после регистрации и раздачи ключей портье занялся запиской.
– Это для вас! – сказала, уходя, молодая дама.
Это был имеющий силу чек на сто тысяч марок.
В больших отелях ко многому привычны, не так-то просто вывести персонал из равновесия. Там, где останавливаются восточные владыки, вообще перестают удивляться. Но сто тысяч марок на чай еще никому не давали.
Пока в отеле обсуждали, что бы это значило, появилась полиция. Из Рейна вытащили девушку. Она прыгнула с моста в воду, сломала себе при ударе позвоночник и сразу умерла. В кармане платья у нее нашли карточку «Парк-отеля».
– Спасибо… – тихо сказал Дорлах. – Я сейчас приеду и сразу обращусь в криминальную полицию. Первый комиссариат, я знаю. И пожалуйста, полное молчание, господа. Как-никак это супруга господина Баррайса-младшего. Да, ужасно, воистину. У меня тоже в голове не укладывается. Сейчас приеду…
Он вскочил, сунул голову под кран, пустил холодную струю на свой затылок и тем не менее не избавился от свинцовой тяжести, которая давила на него. Он отказался от бритья – впервые можно было видеть доктора Дорлаха, неизменный образец скромной элегантности, со щетиной на лице, потом он долго колебался, нужно ли поставить в известность Хаферкампа, подавил в себе это желание и был уже на выходе, когда вновь зазвонил телефон.
Это был Боб Баррайс.
– Доктор, – произнес усталый голос, – доктор, я заклинаю нас, помогите мне! Пожалуйста, помогите мне! Вы единственный человек, который у меня остался.
Дорлаха бросило в жар. После предыдущего ледяного озноба его опять прошиб пот.
– Где вы, Боб? – хрипло спросил он.
– В Эссене. В «Толстом Отто» у рынка. Приезжайте, я умоляю пас, приезжайте!
– Что вы там делаете, в «Толстом Отто»?
– А куда мне деваться? – Дорлах втянул голову в плечи и весь сжался. – Ведь у меня теперь ничего нет – ни родного города, ни дома, ни жены, ни денег, ни друзей, ничего. – Он плакал, по-настоящему, громко и не стесняясь, всхлипывал и в отчаянии бился головой об стенку телефонной будки. Дорлах услышал глухие удары в трубке. – Помогите мне, доктор! Пожалуйста, пожалуйста… Вы единственный, кто у меня есть. Мир так пуст… так пуст… На коленях молю вас: заберите меня отсюда! Найдите мою жену, отвезите меня к моей жене… Доктор!
Крик, пронизавший Дорлаха до костей.
– Я приеду… – сказал он и сделал глотательное движение, чтобы выдавить хоть звук из пересохшей глотки. – Боб, оставайтесь там, я заберу вас. Ждите меня. Я… я отвезу вас к жене…
– Вы знаете, где она? – вскрикнул радостно Боб.
Дорлах быстро повесил трубку. Он прислонился к стене и вырвал телефонный шнур из розетки. Еще одного звонка Боба он бы не вынес.
«Я отвезу его к жене, – подумал он, и безотчетный страх передначавшимся днем подкрался к нему. – Он увидит ее в морге судебно-медицинского института Дюссельдорфа. В цинковом гробу. Замороженной. Как он вынесет это зрелище?»
12
Поездка в Дюссельдорф прошла почти молча. Боб Баррайс сидел нахохлившись на своем сиденье – небритый, с ввалившимися глазами, растрепанными волосами, жалкая тень той элегантности, которая создала ему славу мужчины, сошедшего со страниц модного журнала. Когда доктор Дорлах заехал за ним в пивную «Толстый Отто» напротив рынка, Боб сидел у стойки перед целой батареей стаканов. Рыночные грузчики, в основном крепкие парни сурового нрава, играючи поднимавшие многопудовые мешки и таскавшие ящики, как будто это наполненные бумажными обрезками коробки, сидели обособленно от Боба с другой стороны стойки за несколькими отдраенными до блеска столами. Они пили свою рюмку пшеничной водки и кружку пльзенского пива и исподтишка наблюдали за явно измученным чужаком. Никто не заговаривал с Бобом, люди чувствовали, что в пивную случайно затесался необычный гость, которому лучше не становиться поперек дороги.
Лишь когда они оказались на скоростной дороге, ведущей к Рейну, Боб посмотрел на доктора Дорлаха.
– Дюссельдорф? – спросил он. – Марион в Дюссельдорфе? Почему это?
Дорлах молчал. Лишь вблизи судебно-медицинского института он притормозил у обочины. Боб огляделся. Он ничего не понимал.
– Здесь?
– Нет. Прежде чем мы завернем за угол, я должен вам кое-что сказать. – Доктор Дорлах медлил.
– Ну говорите, наконец! – проговорил Боб и полез за сигаретой. Его карманы были пусты, он извлек лишь смятую пачку. Доктор Дорлах дал ему сигарету и не мешал Бобу сделать первые жадные затяжки. Потом он сказал:
– Ваша жена лежит здесь, в доме за углом…
– Лежит? – Боб вздрогнул. – Она больна? Ранена? За углом – больница?
– Нет! – Дорлах превозмог себя. От этого не уйти. Говорить обиняками не имело смысла, надо называть вещи своими именами. – Это морг…
– Морг… – Сигарета выпала из пальцев Боба. Он неожиданно сложил руки, это был такой непривычный для Боба жест отчаяния, что Дорлах отвернулся. – Доктор, я убью вас… я задушу вас на месте… доктор, это неправда… это… неправда… доктор, Господи, о Господи… Марион! – Он выкрикнул ее имя и попытался выскочить из машины, но Дорлах удержал его за полу пиджака.
– Можете задушить меня, Боб… но в этом нет моей вины. Да, она умерла. Сегодня утром…
– Несчастный случай?
– Нет, она бросилась в Рейн…
Боб Баррайс опустил голову. Он обхватил ее обеими руками и сдавил. «Был бы он посильнее, сейчас бы хрустнули кости, – подумал Дорлах. – Но у этого человека больше нет сил… Это задрапированная в английский костюм развалина. То, что не осилили годы призывов и увещеваний, сделала любовь к маленькой нежной женщине: на вершине счастья, как он его понимал, ему подрубили крылья». Рядом с Дорлахом находилась сейчас всего лишь оболочка. Может, его даже нужно было вынести и перетащить в здание полицейского морга?