Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
Шрифт:
— На Шипке все спокойно, — ответил Левицкий. — Выспался?
— А вы так и не ложились?
— Ты же не спал две ночи, а я одну.
— По–моему, — рассердился Кирилюк, — вы злоупотребляете своим правом командира!
— Ну–ну! — погрозил пальцем полковник. — Не тебе меня учить. Лучше подмени Губченко.
— Как там?
— Играют в карты..
— Значит, попытаются перейти границу сегодня ночью.
— Да уж не для того бежали сюда, чтобы играть в дурака.
— Лесник отдыхал? И надо подменить солдат.
— Отдыхают через одного.
Петр тихо засмеялся:
— Я не должен был задавать такой вопрос, зная, что вы не спали.
— Иди и скажи Губченко, что я жду его, — слегка подтолкнул его полковник.
День тянулся долго. Бандеровцы резались в карты, потом снова спали, и Петр поймал себя на мысли, что он как–то свыкся с этой ситуацией и чувствует себя на посту у буерака значительно свободнее. Раньше боялся пошевельнуться, лишний раз посмотреть в щель между стволами — не дай бог обнаружит себя, — а теперь уверенно передвигался между кустами, где залегли солдаты, и над оврагом: знал, что бандиты все равно не заметят его.
Солнце склонилось до самых гор, стрелки часов передвинулись к семи, когда Петр заметил нечто новое в поведении бандеровцев: голова Сливинского то исчезала, то снова через короткие интервалы появлялась между стволами — будто он стоял на коленях и кланялся. Потом голова показалась еще раз — уже в шляпе, и Кирилюк прилип к щели: неужели собираются? Увидел край чемодана, который кто–то поднял на плечо, и окончательно убедился: наконец!
Обернулся к леснику:
— Они выходят.
Тот сначала посмотрел непонимающе, но сразу кивнул с просветлевшим лицом — и ему осточертело прятаться над оврагом. Чуть высунулся, тихонько свистнул, как свистит дрозд, и махнул рукой. Из кустов ответили таким же свистом…
Первым из буерака вылез Каленчук, Остановился в нескольких шагах от Кирилюка, озираясь. Держал автомат, готовый при малейшей опасности прошить кусты очередью. Постоял, послушал — маленький, невзрачный, злой. Очевидно, ему что–то показалось подозрительным, потому что сделал несколько шагов к кустам, где замаскировались солдаты. Прислушался, вздохнул — Петр ясно слышал: вздохнул с облегчением, — и обернулся к оврагу. Махнул рукой — вылезли еще двое. Сливинский сам нес чемодан — большой, желтый, дорогой, — такие берут в дорогу лишь состоятельные люди — пусть и чемодан подчеркивает их достаток… Теперь чемодан был немного поцарапан, особенно по краям, но это никак не уменьшало его ценности в глазах Петра. Как и в глазах Сливинского, так как тот не доверил его коренастому бандеровцу, а сам поднял на плечи, пристегнув, как рюкзак, специально приспособленными для этого ремнями.
Двинулись. Впереди — Отважный с автоматом на изготовку, за ним — Сливинский с чемоданом за спиной. Третий чуть отстал — не снял автомат с шеи, шел не осматриваясь по сторонам, уверенный, что им ничто не угрожает.
Когда миновали кусты, на Каленчука сразу бросились двое. И все же тот успел выстрелить — Петр не видел, попал ли, потому что уже бежал, перепрыгивая через стволы, к третьему бандеровцу. Прыгал и видел, как тот тянет автомат, нагнув голову и глядя с ужасом. Давно бы стянул его и, может, успел бы выстрелить, если б не ужас, сковывавший его. Поднял автомат, когда Петру осталось два прыжка, но не выстрелил — Кирилюк налетел как вихрь, ударил с ходу всем телом, повалил в кусты.
— Сдаюсь! — прохрипел бандеровец.
Но он уже не интересовал Кирилюка. Вскочил, осматриваясь. Где чемодан?
Неподалеку стоял с поднятыми руками Сливинский, и Левицкий ощупывал его карманы. Рядом лежал на траве чемодан.
Петро, забыв обо всем, подбежал к нему.
Сливинский стоял в нескольких шагах от него. Только теперь, увидев этого молодого человека в стеганке, пан Модест окончательно осознал все происшедшее. Губы у него задрожали, как у несправедливо обиженного ребенка. Он закрыл лицо и застонал.
— Руки!.. — угрожающе прикрикнул солдат, стоявший перед ним, и Сливинский снова поднял вверх руки — некогда холеные, а теперь грязные и потрескавшиеся, но с золотыми перстнями. Горечь и страх переполнили его. Боже мой, каких–то несколько километров осталось до цели — вот они, польские Бескиды! Он поднял глаза и посмотрел на крутой темно–зеленый склон за долиной. Словно в ответ, над горой взлетели два красных пятнышка — сигнал, что его ждут, что уже приготовились и сейчас…
Где–то далеко–далеко, будто только послышалось ему, застрекотали автоматы. Мимо Петра пробежал Левицкий.
— Передайте на заставу, — приказал кому–то в кустах, — операция завершена удачно!
Подошел к Кирилюку.
— Только что бандиты с той стороны, — указал на склон горы, где погасли ракеты, — начали атаку на заставу. Опоздали…
Сливинский слышал эти слова. Стоял, глядя в темнеющее небо, и ни о чем не думал. Жгло под сердцем от жалости к себе, от неимоверного ужаса; знал, что все пропало, что нет никакой надежды, но все же молился…
Петр огляделся вокруг. Каленчук стоял лицом к буковому стволу, подняв руки и словно обняв дерево. Рядом двое солдат, которые брали его. Значит, бандит не попал в них. Третьему бандеровцу лесник на всякий случай скрутил руки ремнем.
И чемодан — большой, тяжелый.
Петр обошел вокруг чемодана, все еще не веря в удачу. Левицкий что–то приказывал солдатам, но Кирилюк не вслушивался. Смотрел на солнце, слушал шум, в который вплеталась далекая стрельба — это застава вела бой с бандеровцами.
Авторизованный перевод Вадима Власова
Мост
Впереди, разбрызгивая гусеницами грязь, двигалась тридцатьчетверка. Казалось, она плыла по лужам канавы, считающейся дорогой, не обращая внимания ни на выбоины, ни на лужи; плыла, покачиваясь, и ствол пушки будто искал что–то впереди. Он мог через мгновение извергнуть огонь, но молчал и снова покачивался; и лязг гусениц, и брызги грязи из–под них, и вонь отработанного горючего словно успокаивали, будто ночь не скрывала ничего страшного, лишь настораживала своей загадочностью…