Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
Шрифт:
Вспомнив о гимнастерке, Дубинский критически посмотрел на свой солдатский мундир грубого сукна с Железным крестом.. Он мог бы нацепить разные ордена рейха — ведь этого барахла у них в разведотделе полно, — даже примерил было полный комплект солдатских наград, но полковник запретил: не надо перебарщивать, разведчику это ни к чему.
Миновав последний домик и снеся на повороте еще какой–то плетень, Дубинский снова выскочил на центральную дорогу. Тут выяснилась причина задержки: пост полевой жандармерии проверял документы.
Фельдфебель с блестящей бляхой на груди махнул им рукой, и Дубинский чуть не ткнулся капотом «мерседеса»
Дорош открыл дверцу и, не выходя из машины, протянул фельдфебелю бумаги.
Лейтенант не боялся никакой проверки. У него была подлинные документы, свидетельствующие, что они везут важный стратегический груз, и все чины полевой жандармерии обязаны оказывать им помощь. Эта бумага была подписана генерал–лейтенантом Вейстом — кому же известно, что генерал вместе со своим штабом очутился в плену? А если и известно, то что из того? Позавчера генерал Вейст исполнял обязанности начальника штаба, еще позавчера обер–лейтенант Курт Вессель мог стоять перед ним вытянувшись. Что ж, такова жизнь, и генералы иногда попадают в плен…
Фельдфебель, прочитав приказ генерала Вейста, заорал на шофера из колонны, пытавшегося проскочить впереди «мерседеса»:
— Куда лезешь, грязная свинья!.. Прошу извинить, — козырнул он Дорошу. — В связи с сокращением линии фронта появилось много дезертиров, мы вылавливаем их…
Обер–лейтенант, не дослушав, хлопнул дверцей. Но сразу же снова открыл ее:
— Как дорога, фельдфебель? Забита?
— До ближайшего села семь километров. При въезде берите направо. Там есть дорога, не обозначенная на карте. Ее проложили перед самой войной для вывозки леса. Неплохая грунтовая дорога, господин обер–лейтенант, она выведет вас на шоссе в двух километрах от переправы… И совсем свободная…
— Почему? — удивился Дорош. — Сейчас, когда все пути так забиты…
— Приказ… — многозначительно усмехнулся фельдфебель. — Приказано не пускать по этой дороге транспорт. Но с вашими полномочиями…
Дорош небрежно поднял два пальца к козырьку.
— Двигай, — приказал он Дубинскому и откинулся на спинку сиденья.
«Совсем пустая дорога во время общего отступления… Специальный приказ не пускать по ней транспорт… Въезд на нее в двух километрах от переправы… Не для танков ли генерала фон Зальца?»
— Давай, Павел, газуй! Понимаешь, для чего нужна им свободная дорога?
Но Дубинского не надо было подгонять: «мерседес», разбрызгивая воду, набрал скорость и за поворотом чуть не врезался в задний борт грузовика.
— Нагазуешься… — сердито пробормотал Пашка. — Рейх отступает, попробуй протолкайся…
— Ничего, осталось каких–нибудь шесть километров…
Дорош закрыл глаза и подумал: через шесть километров они очутятся на свободной дороге и без задержки выскочат на шоссе. А дальше? Как подойти к забитому войсками мосту? А если даже пробьешься, как его взорвать?
Вместе с начальником разведки армии они обдумали несколько вариантов, но все их планы и намерения — только теория, а как оно будет выглядеть на деле?
Дорош зябко пожал плечами: всегда неприятно думать о смерти, особенно когда до нее два шага. Если бы его спросили сейчас, боится ли он, ответил бы: нет. Но это было бы лишь полуправдой… Он сделает все, чтобы не допустить гибели своих людей, но если выдастся
Спасаясь от непогоды, они залезли под брезент, прикрывавший ящики, наваленные в кузове, курили и лениво переговаривались, только рядовой Вячеслав Волков все время ерзал и высовывался под дождь. Цимбалюк начал недовольно ворчать, но Котлубай остановил его.
— А сам, когда ходил впервые? — спросил он.
Сержант лишь промычал что–то неопределенное. Возможно, Котлубай был прав: и он, когда впервые попал в немецкий тыл, вел себя не лучше. Теперь привык, теперь он один из асов армейской разведки. Во вражеском тылу чувствует себя не хуже, чем в родном подразделении, а может, и лучше. Цимбалюк никому не говорил об этом, потому что это прозвучало бы чудно и непонятно.
Тут, во вражеском тылу, Цимбалюк ощущал какой–то подъем духа, раскованность, которых ему не хватало среди своих. Там была дисциплина, она была кое в чем условна для разведчиков, которые не тянулись перед своими командирами и в свободное время могли позволить себе то, что простому смертному грозило большими неприятностями. Но все же она существовала, был какой–то распорядок дня, и старшина или другой командир имели право поучать тебя, даже дать наряд вне очереди.
А тут было задание — и все. Тут все зависело от его воли, хитрости, храбрости и выдержки, от его ума. Это пьянило и веселило сержанта, он ощущал подъем душевных сил, ничто не сковывало его, рождалось чувство какого–то превосходства над остальными. Конечно, это делало его в какой–то мере некомпанейским, может, кое–кто и не любил сержанта, но все считали за честь пойти с ним в разведку.
Цимбалюк попробовал задремать: на задании, особенно на таком, как сейчас, никогда не знаешь, посчастливится ли поспать хоть часок, и, если есть возможность, отсыпайся впрок…
Они как раз миновали батарею противотанковых пушек, застрявшую в грязи в нескольких километрах от шоссе, и рядовой Волков уже перегнулся через борт, чтобы все разглядеть и все запомнить. Он никогда не видел так близко настоящих немцев (кроме пленных, конечно, но пленные не шли в расчет, пленный уже отвоевался, он был морально раздавлен), а тут рядом стоял здоровяк в каске с автоматом за спиной. «Мерседес» остановился, так как дорогу загородила пушка, и Волков мог дотянуться до немца, у него даже зачесалась рука… Хотел спросить о чем–нибудь — так, мелочь, лишь бы просто услышать ответ, — но вспомнил приказ лейтенанта не вступать в контакты с врагом без крайней необходимости и промолчал.
Здоровяк, сам удовлетворил его любопытство, замахал руками, осатанело заорав:
— Куда прешь, дурак! Давай на обочину, прижимайся, а то я тебе сейчас так заеду!
«Мерседес» двинулся, заржала лошадь, кто–то ругался, рокотали моторы, но над всеми этими звуками, над многоголосием отступающей армии несколько секунд еще господствовал осатанелый голос:
— Слепой, что ли, не видишь? А ну давай назад, не то я тебе сейчас так морду разрисую!..
Волков совсем по–иному представлял себе первую встречу с врагом. Он непременно направлял на него автомат или бросался сзади с ножом, и его разочаровала действительность своей будничностью и незаинтересованностью, может быть, отсутствием героизма с его, Волкова, стороны — он обиженно засопел и полез обратно под брезент.