Чему быть, того не миновать
Шрифт:
Готфрид ополоснулся, переоделся и с подносом полным еды, пришел в беседку к другу. Леон начал рассказ, неспешно и подробно описывая все произошедшее, чтобы Готфрид насытился им, как если бы этот рассказ пришелся ему вместо ужина.
— В тихом омуте черти водятся! Ну Леон, ну ты меня и уел! — коварно прищурившись, с разоружающей улыбкой и тыча в друга куриной ножкой точно указательным пальцем, восхищался Готфрид, прослушав о событиях на озере. — Даже я плутовку, запавшую мне в сердце, без одежды еще не видал, хотя встретил дважды, а ты уже и тут успел! Ай да Леон! И ее оглядел и себя показал! — улыбка ниспадала с лица Готфрида и была столь искренней и энергичной, что ее можно было порезать как сыр на сотни долек и раздать всем погрустневшим в Линденбурге.
Лицо Леона залил жаркий багрянец, а чувства оплел глухой стыд. Даже перед лучшим и близким другом,
— О слава нашим родителям, это случилось! Друг мой, да ты влюблен! — Готфрид расхохотался и приобнял Леона за плечи.
— Тише ты, не кричи так, еще матушка услышит! — смутился Леон.
— Пусть само солнце и звезды слышат! Впрочем, раз такова твоя просьба, то мне остается лишь подчиниться. Не терпится же мне увидеть ее, ох как не терпится! Даже не верится, что кто-то покорил сердце моего друга!
— А уж как мне хочется увидеть ее вновь. Ее образ все время стоит у меня перед глазами и так тоскливо, что ее нет рядом.
— В этом любовном плену ты не одинок, мой друг! Сдается мне, и я туда же угодил. Так будь любезен, камеру со мною раздели. — с улыбкой, понизив голос, признался Готфрид.
— Вот так дело, двух рыцарей сердца, пленили красотою девы! Ты молвишь о Лисе? — уточнил Леон, в случае с Готфридом уточнении было вполне уместным.
— О ней самой! Ты ведь и правда уел меня Леон — я даже не знаю, как и где ее искать свою лисичку. Как выйти на нее, а ты уже и дома побывал у хозяйки своего сердца. Обскакал так обскакал, ничего не скажешь. — Бесовка эта не выходит с головы моей. Сразить стилетом хотела, однако нанесла удар в сердце одним лишь своим диким взором. Ну вот, будучи рядом с тобой я и начинаю говорить точно трубадур какой.
— Молю лишь об одном, не грабьте горожан, когда разлука меж вами сойдет на нет! — пошутил Леон, и Готфрид рассмеялся, шутливо толкнув друга. Когда речь зашла о Лисе, Леон вспомнил важную деталь, но решил, что именно сейчас не время говорить о ней. Сначала нужно рассказать о Тенебрисе. Мысли о последнем, холодной змеей проскользнули во дворец веселья, где столпились радость и восторг от встречи с другом и разговора с ним.
Рыцари еще посмеялись немного, опьяненные своей влюбленностью и потешаясь сами над собой. Готфрида умиляло, что он «черненький» и влюбился в цинийку, а Леон будучи «светленьким», пленился сильвийкой.
— Abyssus abyssum invocat! — с важным тоном произнес Готфрид на общем, альвийском языке, что дословно переводилось как «бездна бездну призывает» или же в осмысленном варианте «подобное притягивает подобное».
На сомнения Леона в том, что Элисса чувствует к нему симпатию, Готфрид, небрежно махнул рукой и сделал такое лицо, словно объяснял ребенку очевидное. Впрочем, он себя так и чувствовал — Леон в делах сердечных был самым что ни на есть ребенком, в хорошем смысле этого слова: наивный, неопытный, только начинающий познавать сию непростую стезю.
— Клянусь черепом своего деда и вот этими пальцами, — Готфрид продемонстрировал Леону собственные пальцы. — Элисса втрескалась в тебя до кончиков своих альвийских ушей! Провалиться мне на месте если это не так!
— Не кричи ты так!
— Прости. Поверь мне как ба… — Готфрид осекся. — Как дамскому угоднику, далеко не каждая барышня будет себя так вести, даже если и испытывает симпатию. Из всего сказанного тобой, я пришел к выводу, что Элисса влюбилась в тебя самой чистой, беззаветной любовью. Такое тоже бывает, редко правда, повезло тебе, что еще тут сказать? — Готфрид вытянул правую руку на фоне уже очертившей свой белый лик на черном небе луны таким образом, как если бы держал ее подобно яблоку и с нарочитым пафосом произнес. — Встретились два взгляда подобно двум клинкам и высекли искру, начавшую пожар страсти. Хех, ручаюсь, это невинное создание сейчас терзается мыслями о том, думаешь ли ты о ней.
— Хотелось бы верить.
— Так и есть, Леон, — уверенность Готфрида передалась Леону, придавая сил.
Радость радостью, однако Леон был вынужден омрачить столь оптимистический настрой друга вестями о Тенебрисе. Готфрид вернулся поздно и не заезжал в столицу, а потому не встречался с Гидеоном и не знал дурных вестей. Черный рыцарь так вспылил, что Леон почувствовал себя своим отцом, приводя те же самые аргументы и доводы, что и он, призывая друга не горячится, а все взвесить. Глядя в сумерки, Готфрид пригрозил неведомо кому, что если к концу месяца дело не разрешится каким-то результатом, то юноша задействует свое наследство и сам наберет себе дружину наемников с помощью которых рванет через известный лаз в пирамидалл, бить атабов. Покуда наемники не состоят ни в какой армии и не стоят под чьим-то знаменем, то и спросу с них нет. Леон удивился прагматичности мышления друга, ему самому такое даже и в голову не пришло. Поведал Леон и о том, что ключом к происходящему под землей может стать как ни странно — Лиса, а точнее, господин Уильям, давший ей заказ на корону. Леон напомнил, как Лиса говорила о том, что заказчик предупреждал ее о феррумах и опасных чудовищах, мутантах. Вовсе не таких, каких можно встретить в лесах княжества, в виде привычных, но крайне крупных, животных. Те мутанты, которых довелось встретить в пирамидалле, попали туда только потому, что он сообщался с Тенебрисом, но ведь ходы в Тенебрис были замурованы. В свете вышеизложенного, Готфрид пуще прежнего вознамерился во что бы то ни стало найти Лису.
Когда Леон поведал обо всем, что мог, пришел черед Готфрида и тот рассказал о своем путешествии. Не считая драки, начатой из-за оскорбления его чести и чести Беатриче, ничего примечательного не случилось. Кай Норман, глава духовно-рыцарского ордена лесных стражей, дал свое согласие прийти на помощь в час нужды. Это была небольшая, но победа. Несмотря на то, что орден располагался на территории княжества, волей короля ему была дарована определенная свобода. Иначе говоря, Линденбург не мог использовать рыцарей ордена как регулярную армию. Просить, — да, приказывать, — нет. Учитывая давние распри между князем Эддриком и главой ордена, отправить на переговоры воспитанника Гидеона, было единственно правильным решением. Как поговаривали некоторые ворчуны, чьих бород коснулась седина — в былые дни, когда трава была зеленее, небо яснее, а девицы оголяли грудь чуть ли не за пару комплиментов, поживали в лесном княжестве три рыцаря, достойных называться героями: Гидеон, Норман и Гуго. Последний успел побывать в подчинении как у Гидеона, так и Нормана, впоследствии превзойдя их обоих. Пару лет спустя, Гуго Войд прослыл лучшим мечником княжества, человеком, несгибаемым и не теряющим самоконтроля в любой ситуации. Про Гуго шутили, что он обрел свою руку, не появившись на свет, а впервые взяв меч. Когда другие рыцари хотели покрыть себя великой славой и с великим трудом добивались ее, Гуго просто хотел жить в мире, но сражения и последующая слава как будто сами окружали его. После событий двухдневной войны, когда Гуго был обвинен в убийстве дочери князя Эддрика и заточен в темницу замка, кай Норман отказался выказывать какую-либо поддержку князю Линденбурга, требуя освободить Гуго. Князь Эддрик отказался. Гуго же каким-то образом сбежал и с тех пор о нем ничего не было слышно. Ходила молва и о том, что, князь не мог отпустить Гуго, дабы не проявлять слабину под давлением того же Нормана, а потому просто убил его, распустив слух о том, что Гуго бежал.
Закончив вечер за разговорами, друзья отправились спать. Засыпая, Леон гадал, спит ли сейчас Элисса и будет ли думать о нем, засыпая? То же самое, только уже про Леона, думала Элисса, ожидая сон в домике на дереве. На полочку у кровати девушка поставила люцит, окаменевший пещерный цветок, подаренный Леоном на озере. Сквозь небольшие трещинки в каменной оболочке просачивался тусклый голубоватый свет. Глядя на него, альвийка вспоминала синие глаза Леона и называла его про себя так, как хотела, но не смела произнести вслух — мой рыцарь. В это же время, закутавшись в зеленое пончо, сшитое сестрой, Элара стояла на веранде, как обычно она делала это перед сном и всматривалась в едва заметный блеск волн на северо-западе. Веревочная лестница была убрана, но Элара не изменяла прежней привычке и обходила вокруг дома по веранде, всматриваясь в лесную чащу то на западе, то юге. В темноте всякое мерещится. Где-то внизу чутким сном спали единороги альвиек, белоснежная Альба и темно-серая Луна.