Черчилль. Биография
Шрифт:
Вечером Черчилль ужинал вдвоем с адмиралом лордом Луисом Маунтбеттеном, главнокомандующим войсками в Юго-Восточной Азии, которого приглашал на Даунинг-стрит, когда тот был в Лондоне, чтобы поговорить о его будущем. «У меня гигантские планы», – сказал ему Черчилль. Маунтбеттен, совсем недавно находившийся в Индии в войсках, принимавших участие в выборах, позже вспоминал: «У меня было грустное и даже мрачное настроение: я сидел и разговаривал с человеком, который строил планы и был абсолютно уверен, что победит, а я был в той же степени уверен, что через двадцать четыре часа он лишится своего поста».
Черчилль и Эттли собирались покинуть Потсдам днем 25 июля.
На утреннем пленарном заседании Черчилль вновь призывал Сталина не отодвигать польскую границу слишком далеко на запад. Его снова поддержал Трумэн, и Сталин снова отверг их просьбу. Он выдвинул свою: уголь, добываемый немцами в Рурском бассейне, должен направляться в советскую зону оккупации Германии и в Польшу. Черчилль сказал, что это можно будет сделать только в обмен на поставки продовольствия в Германию. Сталин с этим не согласился и сказал Черчиллю: «В Германии все еще остается слишком много жира».
Никаких соглашений достигнуто не было, кроме того, чтобы отложить решения до следующей встречи. Девятое пленарное заседание Потсдамской конференции закончилось в 12:15 дня. Казалось, прощаться нет необходимости. И Сталин, и Трумэн ожидали, что Черчилль вернется через сорок восемь часов по-прежнему в должности премьер-министра и главы британской делегации на переговорах. Черчилль через несколько минут уехал на машине на аэродром в Гатов. В 1:23 его самолет взял курс на Британию. Через два часа и двадцать минут он приземлился в Нортхолте, где ему сообщили, что в штаб-квартире Лейбористской партии царит уныние: они считают, что консерваторы одержат победу с перевесом в тридцать мест. Хотя это было на сорок меньше, чем предполагал Иден, все равно составляло большинство.
Вечером за ужином Черчилль узнал, что его дочь Диана и ее муж Дункан Сэндис «очень пессимистично настроены относительно шансов Дункана» в выборном округе Южного Лондона. Ночью, перед рассветом, Черчилль, как он записал позже, «проснулся от резкого приступа почти физической боли, после чего возникло и уже не отступало подсознательное убеждение, что мы проиграли, что я буду лишен возможности влиять на будущее; что знания, опыт, авторитет и добрые отношения, которые я заслужил во многих странах, окажутся не нужны».
Во вторник 26 июля в десять утра капитан Пим получил первые результаты голосования. Консерваторы уступили десять мест лейбористам. Он немедленно отправился к Черчиллю. «Премьер-министр принимал ванну, – позже вспоминал он, – и, разумеется, был удивлен, если не шокирован. Он попросил меня подать полотенце и через несколько минут, с сигарой во рту, уже сидел в кресле в картографическом кабинете. Там он оставался весь день». К полудню стало ясно, что лейбористы одерживают оглушительную победу. Среди парламентариев-консерваторов, потерявших свои места, были и Рэндольф Черчилль, и Дункан Сэндис. «До самой смерти, – написал присутствовавший на обеде Дэвид Маргессон Черчиллю шесть лет спустя, – не забуду мужества и выдержки, которые вы проявили за этим разнесчастным обедом после того, как стало известно о поражении. Потрясающий пример того, как нужно не падать духом при любых обстоятельствах».
«Может, не было бы счастья, да несчастье помогло?» – предположила Клементина. «В данный момент это просто несчастье», – откликнулся Черчилль.
Лейбористы получили 393 места в парламенте. Они превзошли все остальные партии на 146 голосов. Количество мест консерваторов в парламенте сократилось с 585 в 1935 г. до 213. Впервые в британской истории за лейбористов было отдано больше голосов, чем за консерваторов. Когда Морган заговорил о «неблагодарности» британцев, Черчилль возразил: «Я бы это так не называл. У них были очень тяжелые времена».
По конституции Черчилль мог вернуться в Потсдам как премьер-министр и уйти в отставку только через несколько дней, когда будет созван новый парламент. Но он решил немедленно принять вердикт избирателей и в семь вечера отправился в Букингемский дворец, чтобы подать королю прошение об отставке. Теперь он стал лидером оппозиции. Через два часа по радио прозвучало заявление, которое он продиктовал по возвращении из дворца. «Огромная ответственность за внутренние и международные дела ложится на новое правительство, – сказал он, – и мы все должны надеяться, что оно успешно с ней справится».
Утром 27 июля Эттли улетел в Потсдам в качестве нового премьер-министра. Черчилль, уже не лидер нации, остался в Лондоне. Утром он попрощался с начальниками штабов. «Это была очень грустная и очень трогательная короткая встреча, на которой я почти не мог говорить, опасаясь не совладать с собой, – записал Брук в дневнике. – Он поразительно хорошо держит удар». Далее начались прощания с личным секретариатом, затем – с уходящим вместе с ним кабинетом. Когда все кончилось, Черчилль позвал к себе Идена. «Он выглядел довольно несчастным, бедняга, – записал Иден в дневнике. – Сказал, что утром нисколько не успокоился, напротив, боль стала сильнее, как рана после первого шока».
Спустя сорок лет Элизабет Лейтон вспоминала про вечер 27 июля: «Мэри была в слезах, миссис Ч. рано отправилась в постель, а мистер Ч. оставался спокоен». Черчилль собрался принять ванну и позвал капитана Пима. «Он был очень бледен в ванне, – позже вспоминал Пим. – Мне казалось, он может потерять сознание. Но потом он повернулся ко мне и сказал: «Они в полном праве голосовать как пожелают. Это – демократия. За это мы и боролись».
В эти выходные в Чекерсе не было коробок с телеграммами, которые могли бы занять мысли Черчилля. Вечером 28 июля Мэри с Сарой ставили его любимые пластинки Гилберта и Салливана, но это не помогало. Затем несколько французских и американских маршей пробудили, как они вспоминали, «нотку надежды, и, наконец, «Беги, кролик, беги» и «Волшебник из страны Оз» ободрили». На следующий день Черчилль из Чекерса написал Хью Сесилу, своему другу, консерватору-бунтовщику сорокалетней давности: «Должен признаться, я нахожу события четверга довольно странными и причудливыми, особенно после того прекрасного отношения, которое демонстрировали по отношению ко мне представители всех классов. Видимо, у людей за двадцать лет накопилось что-то такое, что потребовало выплеска. Словно повторился 1906 г. Но моя вера в гибкость нашей конституции и в качества британского народа не пошатнулась. Наверное, следует ожидать каких-то серьезных изменений, к которым будет трудно приспособиться уходящему поколению. Ближайшие два года принесут беспрецедентные трудности, и вполне возможно, что у администрации лейбористов будет больше шансов справиться с ними, чем у меня».