Черчилль. Биография
Шрифт:
19 сентября Черчилль уехал с озера Комо на Средиземное море, на виллу Пирелли в 30 километрах от Генуи. «Предмет моих поисков – солнце», – сообщил он жене. В первый день на вилле он купался в море. На другой день отправился в соседнюю деревушку Рекко, где начал рисовать железнодорожный виадук и разрушенные бомбами дома. Местным жителям это не понравилось, они стали гудеть и грозить кулаками. Местный начальник британского военного гарнизона полковник Уотен впоследствии написал: «Мистер Черчилль без лишних слов собрался и вернулся домой. Инцидент огорчил его, но он с готовностью признал свою бестактность и сказал, что ему бы и самому чертовски не понравилось, если бы Гитлер приехал рисовать последствия бомбардировок Лондона».
Из Генуи Черчилль на автомобиле отправился на запад вдоль побережья Монте-Карло – той дорогой, по которой они с Клементиной ехали в 1921 г. после Каирской конференции. Два дня он провел в Монте-Карло,
Черчилль звал Клементину присоединиться к нему на юге Франции, но она сочла, что не может этого сделать из-за нескончаемых хлопот по приведению в порядок Чартвелла и нового лондонского дома. 24 сентября, прочитав о притязаниях русских на морские и авиационные базы в Средиземноморье, в бывшей итальянской колонии Триполитании, Черчилль написал ей: «Их требование странное и очень напоминает грубую и архаичную политику царского империализма. В этих вопросах они отстали лет на сорок, но у меня не было бы серьезных возражений против предоставления им этих мест, если бы они вели себя разумнее в других вопросах. Все флоты, морская торговля, заграничные морские и авиационные базы – всего лишь заложники самой сильной на море и в воздухе державы. Однако не сомневаюсь, что их претензии вызовут большой шум. Большевизация Европы идет быстро, все правительства Центральной, Восточной и Южной Европы, за исключением афинского, под советским контролем. Этот образ у меня сложился после поджога на Рождество. Мало что известно о происходящем за «железным занавесом», но очевидно, что полякам и чехословакам приходится особенно тяжко».
После двадцати пяти дней наслаждения солнцем, с пятнадцатью законченными картинами Черчилль вернулся в Лондон, в новый дом на Гайд-парк-гейт. Среди множества приглашений, ожидавших его, было и приглашение, переданное через президента Трумэна, в котором его просили прочитать курс из трех-четырех лекций в Вестминстерском колледже города Фултон в штате Миссури. «Чудесное заведение в моем родном штате», – написал Трумэн. Но Уинстон и Клементина уже запланировали провести зиму в Майами-Бич.
21 октября Черчилль говорил в своем избирательном округе, что после возвращения из Потсдама собирался приложить все свои силы на реализацию задач мирного времени – демобилизацию, жилищное строительство, перевод промышленности на гражданское производство и «высвобождение британских талантов и энергии от долгой военной зависимости». Но теперь, добавил он, «это пустые слова».
Несмотря на то что Черчилль оказался отрезан от ежечасного притока информации из мировых столиц, который определял его стиль работы, он жадно следил за газетными сообщениями об активности Советов в Европе и мире. Задержание в октябре в Канаде крупного советского шпиона дало ему повод 26 октября сказать канадскому премьер-министру Кингу: «Нам ничего не выиграть, если не дать русским понять, что мы их не боимся. Русские – реалисты-ящерицы и принадлежат к семейству крокодилов. Они будут с тобой максимально любезны, между тем как будут готовиться тебя уничтожить. Необходим, – объяснял Черчилль Кингу, – постоянный альянс между Соединенными Штатами и Британией. Это не надо прописывать, это надо понимать».
Перед отъездом в Соединенные Штаты Черчилль проводил еженедельные совещания в теневом кабинете, вырабатывая политику оппозиции и координируя публичную и парламентскую деятельность. Но он старался максимально возможное время проводить в Чартвелле, где постепенно восстанавливался довоенный комфорт. Были наняты немецкие военнопленные для очистки рыбного пруда и бассейна, с такой любовью созданных Черчиллем двадцать лет назад. Заброшенные во время войны, они замусорились и заросли травой.
Клементина в Чартвелле никогда не чувствовала себя непринужденно. Мэри позже вспоминала, что она там страдала от «депрессии и нервозности. Нагромождение забот вызывало приступы слабости, что делало ее нетерпимой и раздражительной по отношению к мужу; он, в свою очередь, мог быть нереалистично требовательным. В эти месяцы между ними часто происходили сцены. После каждой ссоры оба страдали угрызениями совести и раскаянием и всегда стремились помириться. Но для них это были трудные дни».
В ноябре Черчилль побывал с кратким визитом в Париже и Брюсселе. Повсюду его встречали радостные, восторженные толпы. «Никогда не видел такого возбуждения и энтузиазма, – вспоминал британский посол в Брюсселе. – Люди прорывали полицейские заграждения и, едва уворачиваясь от эскорта мотоциклистов, бросали букеты цветов в машину, если им не удавалось вручить их лично мистеру Черчиллю. Одна девушка прыгнула на подножку, обвила его руками за шею и страстно поцеловала».
В выступлении на совместном заседании бельгийского сената и палаты 16 ноября Черчилль объяснял причины и истоки, как он выразился, «необязательной войны». «Если бы союзники, – говорил он, – решительно противостояли Гитлеру в начальный период его власти и вплоть до ремилитаризации рейнских земель в 1936 г., он был бы вынужден отступить. Тогда был бы шанс возобладать настроениям, особенно сильным среди высшего военного командования, которые избавили бы Германию от его маниакального правительства и той системы, из-за которой она в конце концов рухнула. Большинство немецкого народа дважды до 1933 г. проголосовало против Гитлера, – напомнил он слушателям, – но союзники и Лига Наций действовали вяло и с полным непониманием политической перспективы. Таким образом, все посягательства Гитлера оборачивались для него триумфом над умеренными и сдерживающими силами, что привело к мощному наращиванию вооружений Германией и, наконец, развязыванию войны. Перед войной я тщетно пытался обратить внимание на это. Так давайте хотя бы извлечем пользу из этого кошмарного урока», – призвал Черчилль.
Он не сказал, что уже начал готовить первые главы своих военных мемуаров, в которых собирался проанализировать годы между двумя мировыми войнами и представить читателям свои мысли, опасения и предположения в тот период. В брюссельской речи он призвал к созданию «Соединенных Штатов Европы», которые могли бы объединить континент, чего еще не бывало после падения Римской империи. Внутри этого континента все народы могли бы существовать в процветании, справедливости и мире».
Через три месяца после капитуляции Японии и полгода после поражения Германии Черчилля больше всего занимали три темы: тесное сотрудничество между США и Великобританией по сдерживанию советской экспансии, объединение всех демократических стран под эгидой ООН для предотвращения новой войны ввиду их слабости перед тиранией и создание объединенной Европы. Он был убежден, что Второй мировой войны можно было избежать. Он был настолько в этом уверен, что, когда ему предложили направить поздравительный адрес Болдуину в связи с его восьмидесятилетием, он отказался. Вместо этого он написал тем, кто сделал это предложение: «Желаю Стенли Болдуину не болеть, но для нашей страны было бы гораздо лучше, если бы он вообще не появлялся на свет».
30 ноября Черчиллю исполнился семьдесят один год. «Тем, кто тебя любит, – написала дочь Мэри в канун нового 1946 г., – а таких очень и очень много, очень обидно и грустно видеть тебя в стороне. И печаль тем сильнее оттого, что мы мало чем можем тебе помочь». В новогоднем списке пожалованных королем почетных званий и титулов Черчилль был награжден орденом «За заслуги». «Я испытала восторг и гордость, – написала Мэри, – когда прочитала сегодня утром в газетах об очередном знаке признания твоей деятельности». «Орденом «За заслуги» награждает лично король, им не награждают по представлению министров, – объяснял Черчилль одному из тех, кто прислал поздравления. – Этим он для меня особенно ценен».
8 января он съездил в Букингемский дворец получить его, а на следующий день с Клементиной отправился из Саутгемптона на лайнере «Куин Элизабет» в Соединенные Штаты. Вместе с ним был один из его секретарей военного времени Джо Старди. Новая секретарша Элизабет Джилльет осталась дома разбираться с массой писем, чтобы держать Черчилля в курсе событий. Кроме того, он решил опубликовать в одном томе воспоминаний свои выступления на секретных заседаниях во время войны. Печатание этих выступлений стало первоочередной задачей мисс Джилльет.
Путешествие носило грустный оттенок. Брак Рэндольфа закончился разводом. «Я глубоко опечален, – написал Черчилль матери Памелы, леди Дигби, за два дня до отъезда. – Это положило конец многим надеждам. Война вмешалась в жизнь миллионов людей. Но мы не должны падать духом среди руин».
Вечером 14 января Черчилль и Клементина прибыли в Нью-Йорк и сразу же поездом уехали в Майами-Бич. По приезде, утром 16 января, Черчилля попросили дать пресс-конференцию. Она состоялась во внутреннем дворике дома по Норт-бей-роуд, 5905, у которого был собственный выход на океан и в котором ему предстояло прожить почти три недели. Когда кинооператор попросил его произнести десять слов в микрофон, Черчилль ответил: «Меня попросили сказать всего десять слов, но не сказали о чем. Десять слов, которые первыми пришли мне в голову, таковы: «Я чувствую огромное удовольствие, наслаждаясь нежарким приятным солнцем Майами-Бич». Затем уже всерьез Черчилль объяснил журналистам, почему он поддержал просьбу лейбористского правительства к Соединенным Штатам о выделении четырехмиллиардного займа. «Если нам не дадут возможность снова встать на ноги, – сказал он, – мы можем никогда снова не занять свое место среди других стран».