Черчилль. Биография
Шрифт:
Политические события лета вмешались в работу Черчилля. 24 июня советские войска в Восточной Германии полностью блокировали Берлин. Сообщение автомобильным и железнодорожным транспортом стало невозможно. Эрнест Бевин выступил с критикой, но, разумеется, тщетно. Был организован воздушный мост, по которому круглосуточно доставлялось в Берлин все необходимое. «Бевин имел право говорить от всей Британии», – сказал Черчилль в своем избирательном округе 10 июля. Ощущалось растущее беспокойство. «События вызывают тревогу, – написал он Монтгомери 18 июля. – Надеюсь, мы не приближаемся к очередному Мюнхену. В случае повторения такого преступления британскому правительству не будет прощения».
Позже, обдумывая перспективы возникшего кризиса, он написал Эйзенхауэру, который принял решение не участвовать в президентской гонке: «Для предотвращения третьей
22 августа Черчилль с Клементиной уехали во Францию, в Экс-ан-Прованс. Там, в отеле «Руа Рене», он продолжил работу над мемуарами. Он также обдумывал резолюцию в связи с блокадой Берлина. Одному другу, навестившему его, Черчилль сказал: «Я должен разобраться с ними. Если этого не сделать сейчас, может начаться война. Я хочу заявить им абсолютно вежливо: «В тот день, когда мы оставим Берлин, вам придется оставить Москву». Идену он сказал, что демонстрация силы должна быть отложена на год, «когда американские военно-воздушные силы будут иметь на треть больше атомных бомб и более качественные, более эффективные средства доставки – как самолетами, так и с баз, крупнейшая из которых в Восточной Англии». Черчилль не знал, что правительство лейбористов уже санкционировало начать создание собственной британской атомной бомбы.
20 сентября Клементина вернулась в Лондон. Черчилль из Экса перебрался на виллу Бивербрука на Лазурном Берегу, а 2 октября вернулся в Чартвелл. Отсюда он совершил несколько поездок с выступлениями, в которых постоянно говорил о необходимости сопротивляться тирании «во всех ее формах»; это же он повторил 5 октября, выступая перед личным составом 615-й эскадрильи, а спустя четыре дня – в Северном Уэльсе, на съезде Консервативной партии. Говоря о русских, он сказал: «Пусть они ослабят свою хватку в европейских странах. Пусть вернутся в свою страну, которая составляет шестую часть суши всей планеты. Пусть уйдут и освободят одиннадцать древних европейских столиц, которые зажали в тиски». Черчилль добавил, несколько изменив совет, который он дал относительно Германии в 1932 г.: «Западные страны гораздо вероятнее достигнут длительного соглашения без кровопролития, если сформулируют свои требования, пока обладают атомной бомбой, которой Россия пока не обзавелась».
27 ноября, за три дня до своего семьдесят четвертого дня рождения, Черчилль, как сообщила Times, «облачившись в бриджи и подкрепившись глотком рома, галопировал верхом на лошади, сопровождаемый собаками». Через месяц он снова покинул Лондон и отправился в Париж, а затем в Монте-Карло, где провел две недели в отеле «Париж». Именно там он прочитал в мемуарах одного американского офицера, что в 1944 г. «полномасштабное вторжение на Балканы уже не рассматривалось». Черчилль, уже ставший жертвой ряда неверных интерпретаций, в свою очередь, написал: «Никто и никогда не рассматривал идею полномасштабного наступления на Балканах. Это одна из глупостей, которые распространяют американцы. Я лично не думал ни о чем ином, как об операциях коммандос и помощи партизанам».
13 января 1949 г. Черчилль вернулся в Англию, а через полтора месяца снова отправился в Европу, чтобы выступить в Брюсселе в поддержку создания Европейского суда по правам человека. Выступая 26 февраля, он сказал, что должны существовать какие-то средства, с помощью которых такие события, как недавний арест и тюремное заключение кардинала Миндсенти в Венгрии, должны подвергаться независимому расследованию. «Сторонники объединения Европы, – сказал он, – не могут быть удовлетворены разделением Европы на свободную и несвободную: в Европе, к которой мы стремимся, должна быть объединена вся Европа».
В марте Черчилль планировал посетить Соединенные Штаты. У него было приглашение выступить в Массачусетском технологическом институте. По пути он хотел с лордом Бивербруком заглянуть на Ямайку. Но Клементина воспротивилась поездке на Ямайку, как она написала ему 5 марта, «в момент сомнений и разочарований наших сторонников». Действительно, рядовые члены Консервативной партии все громче выражали недовольство правлением лейбористов; было недовольство и Черчиллем как лидером партии. Многие тори считали, что его руководство недостаточно твердое и решительное. Это выяснилось в результате множества ланчей, которые устроила Клементина, специально чтобы муж имел возможность встретиться с возможно большим числом «заднескамеечников». «Поездка с Бивербруком, – предупреждала она, – приведет к нарастанию разочарований. Это расценят как циничное оскорбление партии. Ты часто дразнишь меня, – продолжала Клементина, – но, поверь, я очень хорошо чувствую такие вещи. Я не против того, чтобы ты отказался от лидерства в партии, когда дела идут хорошо, но мне очень неприятно, когда к тебе относятся с недоверием и недовольством. Своими скромными средствами я пыталась помочь – ланчами с политиками, визитами в Вудфорд, присутствием на твоих встречах с избирателями. Но сейчас меня охватывает разочарование. Я все отчетливее понимаю, что ты делаешь только то, что необходимо, чтобы пребывать во власти. Но этого уже недостаточно в наши трудные, тревожные времена».
Черчилль прислушался к совету жены. «Сейчас непростая политическая ситуация, – написал он Бивербруку пятью днями позже, – и, похоже, мне нельзя уезжать слишком надолго». 18 марта на лайнере «Куин Элизабет» он отправился в Нью-Йорк. Прошло почти ровно пятьдесят пять лет с тех пор, как он впервые пересек Атлантику.
Выступая в Нью-Йорке 25 марта, Черчилль высоко отозвался о недавно подписанном Атлантическом пакте, предшественнике Организации Североатлантического договора – НАТО. «Американский народ, – сказал он, – принял его, потому что понял, что обратного пути нет. Если мы объединим нашу удачу и наши судьбы, думаю, у вас не будет повода пожалеть об этом. Пакт необходим, потому что вам нужно не только убедить советское правительство, что вы являетесь превосходящей силой, но что вас, в случае необходимости, не удержат никакие моральные соображения от применения этой силы с полной безжалостностью. И это величайший шанс на сохранение мира, вернейший путь к миру. Коммунистам придется пойти на сделку».
Черчилль сказал, что Европа могла «коммунизироваться» уже некоторое время назад, и тогда Лондон мог опять подвергнуться бомбардировкам, если бы не сдерживающий эффект атомной бомбы в руках Соединенных Штатов. Он повторил эту мысль через несколько дней в частной беседе с Трумэном в Белом доме. Он призывал президента объявить публично, что Соединенные Штаты действительно готовы применить атомную бомбу для защиты демократии. 31 марта, перебравшись в Бостон, он выступил в Массачусетском технологическом институте, ради чего, собственно, и приехал в Америку. «Мало кто мог предположить, – говорил он, вспоминая 1900 г., – что в век «простого человека», как его называли, самой характерной чертой станет такое массовое убийство простыми людьми друг друга и такими изощренными средствами, каких не было и за пять веков человеческой истории. Коммунизм, – сказал он, – сейчас произвел фундаментальный раскол с остальным человечеством. Но я не верю, что какой-то народ можно вечно удерживать в рабстве. Пропагандистская машина может забить ложью мозги нескольких поколений, но душу человека, находящуюся в трансе или замороженную в течение долгой ночи, может разбудить одна искра, прилетевшая бог знает откуда, и тогда в один момент рухнет структура, основанная на лжи и насилии».
«Целью и идеалом нашего времени, – продолжал Черчилль, – являются дружеские отношения с Россией. Однако, если начнется война нервов, пусть наши нервы окажутся крепче, а наша убежденность – сильнее. Если мы будем вместе настойчиво двигаться вперед, не будем давать никаких поблажек тирании и злодеяниям в любой форме, то выяснится, что наши нервы и наша цивилизация крепче – и мир будет сохранен».
7 апреля, когда Черчилль возвращался в Британию на борту «Куин Мэри», Трумэн сделал заявление, которое просил Черчилль. Он сказал, что «без колебаний» применит атомную бомбу, если это будет необходимо для безопасности Соединенных Штатов или если на кону будет судьба демократии во всем мире. «Это заявление, – сказал Черчилль одному другу по возвращении в Лондон, – будет способствовать делу мира, я в этом не сомневаюсь». Трумэну же через два месяца он написал: «На меня произвело глубокое впечатление ваше заявление о том, что вы не побоитесь применить атомную бомбу в случае необходимости. Уверен, это лучше, чем что-либо другое, послужит предотвращению катастрофы третьей мировой войны».