Череп грифона

Весла поднялись и опустились, снова поднялись и вновь опустились. «Афродита» заскользила прочь от пирса, сперва медленно, потом все быстрей и быстрей. Соклей помахал своему отцу. Менедем нехотя оглянулся через плечо, чтобы тоже помахать Филодему. Отец помахал в ответ, что несколько удивило сына.

«Вот интересно, — подумал Менедем, — он сожалеет о нашем отбытии или, наоборот, радуется ему?»

Родос мог похвастаться по крайней мере пятью гаванями, но лишь Великая гавань да находившаяся к северо-западу от нее Военная гавань были защищены от ветра и непогоды рукотворными

молами. Выход из Великой гавани в Эгейское море имел всего пару плетров в ширину — это расстояние даже меньше полета стрелы.

Менедем направил судно к середине канала.

— Риппапай! — выкликнул Диоклей и снова ударил колотушкой в бронзу. — Риппапай!

Он задавал неторопливый темп — какой смысл изматывать гребцов в самом начале путешествия? И какой смысл смущать их, заставляя грести быстро, чтобы они совершали ошибки под критическим взглядом каждой портовой крысы Родоса? В конце концов, Менедем сейчас посадил на весла всю команду по единственной причине — чтобы покрасоваться. Как только они покинут гавань, торговая галера пойдет под парусом или с восемью — десятью гребцами на каждом борту, если только не придется от кого-нибудь удирать.

Менедем чувствовал движение моря через подошвы ног и через ладони, сомкнутые на рулевых веслах.

Здесь, в защищенной гавани, вода была гладкой, как стекло. И все равно невозможно было перепутать — находишься ты в море или стоишь на твердой земле.

— Это как будто лежать на женщине, верно? — спросил Менедем Соклея.

Его двоюродный брат подергал себя за бороду. Борода не была нынче в моде у молодых людей — Менедем и большинство моряков ходили гладковыбритыми, — но Соклея никогда особо не заботили веяния моды.

— Кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову подобное сравнение, — наконец сказал он.

— Понятия не имею, о чем ты, — со смехом ответил Менедем.

Соклей фыркнул.

— Во всяком случае, ты явно не перс.

— Не перс? Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — А вообще, при чем тут персы? Тебе в голову приходят такие странные мысли…

— Геродот пишет, что персы, взрослея, учатся трем вещам, — пояснил Соклей, — ездить верхом, стрелять и говорить правду.

— Ах вот оно что, — отозвался Менедем. — Да ну тебя к воронам, милый братец.

Оба рассмеялись.

Менедем не сказал Соклею, что с радостью покидает Родос, поскольку его беспокоило не то, что он сделал этой весной, но то, чего он не сделал… Хотя такое бездействие было вовсе не в его характере. Двоюродный брат ничего об этом не знал; да и вообще никто, кроме самого Менедема, даже не подозревал о его тайном влечении к юной мачехе — второй жене отца, если только сама Бавкида не догадалась об этом.

Но какие бы мысли ни бродили в голове Менедема, какие бы чувства им ни владели, он не позволил себе ничего предосудительного, и эта постоянная внутренняя борьба с самим собой сделала его пребывание в отцовском доме еще тяжелей.

Даже с завязанными глазами Менедем безошибочно определил бы тот миг, когда «Афродита» проскользнула между защищавшими Великую гавань укрепленными молами и вышла в открытые воды Эгейского

моря.

В тот же миг движение акатоса изменилось. Настоящие волны — небольшие, но все-таки волны, подгоняемые свежим северным бризом, — ударились о нос «Афродиты» и вспенились у бронзового тарана с тремя плавниками. Началась килевая качка — судно под ногами Менедема то поднималось, то опускалось.

— Вот теперь мы и в самом деле вышли в море! — со счастливым видом воскликнул он.

— Это точно. — В голосе Соклея слышалось значительно меньше ликования.

Качка была довольно мягкой, но двоюродный брат Менедема в начале каждого навигационного сезона был некоторое время подвержен морской болезни, пока не привыкал к пребыванию в море. Менедем благодарил богов, что его самого подобная беда миновала.

Из-за качки такелаж «Афродиты» слегка поскрипывал, и Менедем, склонив голову к плечу, улыбнулся знакомому звуку. Скреплявшие доски пазы, шипы и нагели не испытывали нагрузки с тех пор, как минувшей осенью акатос вернулся из Великой Эллады. Вообще-то судно всю зиму простояло на берегу, как военный корабль, чтобы как следует просохнуть. Некоторое время оно будет непривычно быстрым, пока сосна снова не пропитается водой.

На волнах покачивались рыбачьи лодки. Поскольку «Афродита» выходила из родосской гавани, сидящие в лодках люди понимали, что галера — не пиратское судно. Двое рыбаков даже приветственно помахали акатосу. Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы помахать в ответ. Он любил рыбу — а какой эллин ее не любит? — но ни за что на свете не стал бы зарабатывать на жизнь рыбной ловлей. Бесконечный труд, скудное вознаграждение… Он покачал головой: нет, все, что угодно, только не это.

— Жаль, что ветер начинает дуть прямо в лицо, — заметил Диоклей. — В противном случае мы могли бы опустить парус и дать гребцам отдохнуть.

— В это время года ветер обычно и дует с севера, — ответил Менедем, и начальник гребцов кивнул в знак согласия. — Но я сниму сейчас с весел половину гребцов, — продолжал капитан. — Мы доберемся до Кавна к закату без всякой спешки.

— Надеюсь, — сказал Диоклей.

Он перестал бить колотушкой в бронзу и выкрикнул:

— Стой!

Люди прекратили грести. Акатос сбавил скорость и остановился.

— Каждый второй человек, считая с носа, может отдохнуть, — объявил келевст.

Гребцы втянули внутрь длинные весла, с которых капала вода, и сложили их поверх небольших кувшинов с пурпурной краской, поверх маленьких круглых горшков с чернилами и промасленных мешков, набитых египетским папирусом.

— Риппапай! — нараспев выкрикнул келевст. — Риппапай!

Оставшиеся на веслах гребцы снова взялись за дело. «Афродита» опять начала двигаться — не с такой скоростью, как раньше, но все-таки достаточно быстро, чтобы Менедем остался доволен.

— Во время плавания мы будем часто упражняться в тактике ведения морского боя, — обратился он к команде. — Никогда нельзя сказать заранее, в какой миг это может пригодиться. Если не считать вод вблизи Родоса, пиратов повсюду больше, чем блох на дохлой козе.