Череп грифона

Соклей помахал пальцем перед носом собеседника.

— О нет, почтеннейший, не выйдет! Ты не уклонишься таким образом от продолжения дискуссии.

Соклей был (и порой это раздражало) не только честным, но и упрямым.

— Люди могут верить во что-то, потому что это правда, но вещи не становятся правдой оттого, что люди в них верят.

Менедем поразмыслил над его словами. Дельфин выпрыгнул из воды рядом с «Афродитой», потом снова плюхнулся в море. Он был красив, но разве мог Менедем указать на него и заявить, что это бесспорная истина? Наконец он проговорил:

— Неудивительно, что Сократа заставили выпить цикуту. Это, по крайней мере, придало дискуссии иное направление.

* * *

Поскольку ветер дул прямо в лоб, команде «Афродиты» пришлось грести весь путь до Кавна. Акатос достиг города уже под вечер, и, когда судно приблизилось к пристани, проскользнув мимо молов, которые прикрывали вход в гавань, Соклей рассеянно сказал:

— Сегодня, наверное, уже слишком поздно — «мы не вернемся к делам». [2]

2

Перевод В. Вересаева.

Стоило ему обронить эти слова, как он понял, что процитировал «Одиссею», и разозлился на самого себя. «Вот еще одна фраза из Гомера», — подумал Соклей с досадой.

С тех пор как они повздорили из-за Сократа, Соклей, насколько позволяла теснота на торговой галере, держался подальше от Менедема. У них уже и раньше случались такие споры; Соклей подозревал — нет, был уверен, — что двоюродный брат завел дискуссию на эту тему только для того, чтобы его взбесить. Беда была в том, что Менедему это удалось.

Менедем ответил так, будто все это время не замечал, что Соклей его избегает:

— Ты прав, нам не повезло. Но, я надеюсь, проксен Родоса найдет в своем доме комнату, чтобы приютить нас на ночь.

— И я тоже на это надеюсь. — Соклей принял молчаливое предложение перемирия.

Его двоюродный брат налег на одно рулевое весло и подал назад другое, направляя «Афродиту» к месту у причала. Колотушка и бронзовый квадрат Диоклея принудили людей на веслах сделать пару быстрых гребков. Потом келевст крикнул:

— Греби назад!

Три или четыре таких гребка погасили движение судна и заставили его встать у причала.

— Хорошая работа, как всегда, — похвалил Соклей.

— Спасибо, молодой господин, — ответил Диоклей.

Будучи тойкархом, Соклей имел ранг выше келевста, и к тому же он являлся сыном одного из владельцев «Афродиты». Но Соклею никогда было не стать таким моряком, как начальник гребцов, и они оба это знали. И поэтому тойкарх и келевст придерживались взаимной вежливости.

В доке неподалеку строились пара крутобоких торговых судов и одно судно с корпусом, напоминавшим тело акулы, — оно, судя по виду, могло перегнать даже гемолию. Один из торговых кораблей был почти готов; плотники крепили жесткие ребра к уже готовой обшивке из досок, другие рабочие пропускали бронзовые шипы сквозь обшивку, чтобы прикрепить ее к шпангоуту. Стук их молотов разносился по всему городу.

На холмах над Кавном припали к земле мрачные каменные укрепления Имброса. Воины этой крепости служили Одноглазому Старику — таково было прозвище Антигона, завоевавшего Карию три года тому назад. Кавн все еще объявлял себя свободным и независимым полисом, однако в нынешние дни, когда генералы покойного Александра Македонского постоянно вели войны, пытаясь разделить между собой его огромную империю, такие заявления были по большей части пустым звуком.

Пока Соклей рассматривал верфь и холмы и размышлял о государственных делах, Менедем немедленно занялся решением насущных проблем. Как и многие другие эллины, он всегда носил за щекой несколько мелких монет и теперь, выплюнув обол на ладонь, спросил стоявшего на пирсе человека, не занятого швартовкой «Афродиты»:

— Ты ведь знаешь проксена Родоса?

— Конечно. Это Киссид, сын Алексия, торговец оливками, — ответил житель Кавна.

— Верно. — Менедем швырнул местному маленькую серебряную монету и сказал ему название своего судна, а также назвал два имени — свое и Соклея. — Спроси проксена, сможет ли он приютить нас на ночь. Я дам тебе еще обол, когда вернешься с ответом.

— Договорились, товарищ.

Местный засунул обол за щеку и потрусил прочь.

Некоторое время спустя он вернулся вместе с толстопузым лысым человеком, чья голова сверкала так, будто он натирал ее оливковым маслом. Менедем дал посланцу второй обол, который исчез с такой же скоростью, как и первый.

— Радуйся. Я — Киссид, — сказал лысый. — Кто из вас кто?

— Я — Соклей, — ответил тойкарх «Афродиты».

Менедем тоже представился.

— Рад познакомиться, — проговорил Киссид, хотя тон его свидетельствовал об обратном.

Это обеспокоило Соклея: зачем же еще существует проксен, как не для того, чтобы помогать гражданам полиса, интересы которого он представляет в родном городе?

— Хотите, чтобы я вас приютил, так? — продолжал торговец оливками.

Нет, он вовсе не выглядел довольным.

— Если будешь так любезен, — ответил Соклей, гадая, уж не затаил ли Киссид в глубине души обиду на его отца или дядю.

Ни один из молодых людей прежде в глаза не видывал этого проксена. «И вроде бы Менедем никогда не пытался обольстить его жену», — с сарказмом подумал Соклей.

— Полагаю, я могу приютить вас, — ответил Киссид. — Но Гиппарх — командир гарнизона Антигона — не очень любит родосцев. Он всячески мешает оказывать им гостеприимство, очень мешает.

— Мы рады, что, несмотря на это, ты продолжаешь оставаться проксеном Родоса, почтеннейший, — вполне серьезно проговорил Соклей.

Его не прельщали ни ночевка на кишащем насекомыми, шумном, переполненном постоялом дворе, ни сон на твердой палубе юта.

— А что имеет офицер Одноглазого Старика против родосцев?

— А что тут удивительного? — ответил вопросом на вопрос Киссид. — Он думает, что ваш полис склоняется на сторону Птолемея.

Так и было на самом деле — почти. Учитывая, сколько египетского зерна проходило через Родос для последующей торговли по всему Эгейскому морю, их родному полису следовало дружить с Птолемеем. Тем не менее Соклей формально не солгал, ответив: