Череп грифона
Шрифт:
— Ах, — негромко сказала она и задвигалась быстрее.
В самом конце Фестилис запрокинула голову и издала негромкий мяукающий звук. Судя по тому, как она сжала его внутри себя, Соклей решил, что ее удовольствие было непритворным. Его руки стиснули мясистый зад рабыни, когда он выбросил в нее семя.
Она упала на него, теплая, мягкая, потная, и сам Соклей тоже был весь в поту.
Но потом, хотя он мог бы начать все по второму разу, рабыня слезла с кровати, взяла ночной горшок и присела над ним, широко расставив ноги. Послышался мокрый плюхающий звук, и она пробормотала:
— Ну
— Я дам тебе полдрахмы, — проговорил он. — И вовсе не обязательно говорить Клейтелию, что ты их от меня получила.
— Спасибо, господин, — сказала Фестилис, потянувшись за одеждой. — Ты так добр. Для некоторых я просто кусок мяса, и их не заботит, что я чувствую.
Этой жалобе на обращение мужчин с женщинами было далеко до тех, которые Еврипид вложил в уста своих героинь, но все равно она прозвучала искренне.
— Не убирай ночной горшок, — попросил Соклей.
Воспользовавшись им, он тоже надел хитон.
Утром Фестилис будет лежать с ним рядом, если он захочет все повторить. А сейчас… А сейчас он зевнул и лег. Теплой летней ночью не требовалось заворачиваться в гиматий.
— Задуй лампу.
Она так и сделала и улеглась в постель в темноте.
Соклей похлопал ее, снова зевнул и заснул.
Менедем скорчился под палубой юта «Афродиты», печально глядя на воду, сочащуюся сквозь доски, на затыкающую течь парусину, на сломанные шипы и на пазы, которые превратились в настоящие проломы в обшивке. Он проклинал крутобокий корабль, в дождливую погоду врезавшийся в акатос. Он проклинал и Птолемея, затеявшего осаду Галикарнаса, а заодно и всех плотников на Косе.
Вылезая из-под палубы, Менедем не пригнулся достаточно низко и уже не в первый раз стукнулся головой. Он вновь разразился проклятиями.
— Я и сам уже так ударялся, — с легким сочувствием сказал Соклей.
«Еще бы ты не ударялся, — кисло подумал Менедем. — Ты ведь выше меня и намного более неуклюжий».
Он потер голову и только потом заговорил. Пауза явно пошла юноше на пользу, ибо он ответил всего лишь:
— Знаю.
— Что скажешь? — спросил Соклей. — Не передумал?
— Хотел бы я передумать, — проговорил Менедем. — Там слишком серьезные повреждения, чтобы рисковать судном, уходя далеко в море; слишком серьезные, чтобы мы могли починить это сами. Хитроумный Одиссей смастерил судно, не имея ничего, кроме бревен, но мы не можем ему подражать.
Он погладил подбородок.
— Может, нам придется отправиться на Миндос…
Соклей покачал головой.
— Я сомневаюсь, что это нам поможет. Галикарнас все еще держится, но люди Птолемея только что взяли Миндос.
— Значит, тамошние плотники будут так же заняты работой на Птолемея, как и здешние. — Менедем снова потер затылок. Голова у него болела не только из-за шишки, которую он набил.
— Верно, — сказал Соклей.
— Когда ты услышал насчет Миндоса? — спросил Менедем. — Для меня это новость.
— Вообще-то только что. — Соклей показал на двух местных, идущих по пристани. — Об этом говорили
Менедем со вздохом сказал:
— Что ж, давай возьмем наши благовония и другие товары и двинемся на рыночную площадь. Может, мы и заработаем достаточно, чтобы покрыть расходы.
— Может быть. — Но в голосе Соклея не было убежденности.
Вообще-то и сам Менедем в это не верил. Двоюродный брат попытался утешить его:
— Чем больше мы продадим, тем меньше окажутся убытки, даже если не возместим расходы.
К удивлению Менедема, они быстро продали четыре амфоры благовоний парню с забинтованной рукой на перевязи. У него были шрамы на голенях, и еще шрам пересекал его подбородок, доходя до самой мочки левого уха.
— Я должен любой ценой вернуть благосклонность своей гетеры, — сказал воин. — Женщинам следует делать подарки, или они полностью о тебе забывают, а как мне, спрашивается, делать подарки, если я торчу в палатке перед Галикарнасом?
— Ты же не все время в палатке. — Менедем показал на забинтованную руку покупателя.
— Не все время, и я почти не жалею, что ранен. Ты понимаешь, о чем я? — спросил парень.
Менедем кивнул, но подумал: «Сознаешь ты это или нет, но твоя гетера крепко держит тебя на крючке». Он по опыту распознал симптомы.
— Теперь, когда я сюда вернулся, — продолжал воин, — она, по крайней мере, уже не забудет, что я жив.
Соклей тоже показал на его руку.
— Как это случилось?
— Обычное дело, — пожал плечами раненый. — Мы пытались взобраться по лестницам на стены. Я лез по одной из них, когда меня подстрелили. Может, оно и к лучшему, потому что потом я слышал, что эту лестницу опрокинули вместе со всеми, кто на ней был. Окажись я в этот момент ближе к верху… — Он поморщился. — Мне пришлось бы долго падать.
— Как ты думаешь, сколько еще продлится осада? — спросил Менедем.
— Понятия не имею, почтеннейший. — Воин покачал головой. — Я обязан вернуться в лагерь к тому времени, как рана заживет, — он пошевелил пальцами, торчащими из повязки, — и снова приняться за дело. У Галикарнаса прочные стены, и, судя по тому, как сражаются его жители, можно подумать, что все они — полноправные граждане.
Менедем фыркнул. Ему совсем не это хотелось услышать.
Наемник Птолемея забрал благовония и покинул агору. Он не беспокоился о том, что осада продлится вечно; он просто хотел насладиться передышкой, которую давала ему рана.
Хотел бы Менедем смотреть на вещи так же оптимистично.
Мимо прошагал жонглер, удерживая в воздухе фонтан из шести или восьми ножей, чашек и кожаных мячей. Кто-то кинул ему монету. Жонглер ловко поймал ее и отправил в рот, не упустив ни одного предмета.
Менедем любил такие представления. В другой день он бы тоже бросил парню несколько оболов. Но сегодня он позволил жонглеру пройти мимо без вознаграждения. Артист неодобрительно на него взглянул, однако получил в ответ твердый взгляд. Учитывая, какие новости Менедем только что узнал, он решил, что ему сейчас нельзя тратить ни крупицы серебра.