Черепаховый суп
Шрифт:
Я говорил с Эпицентром на его языке. Вернее, на чем-то вроде эсперанто – языка, понятного двум различным культурам. Ведь неважно, что у тебя в руках – дубина, помповик или пульт управления баллистическими ракетами. Это не язык, не арго, не способ общения, это всего лишь коммуникаторы. Но мы с Эпицентром прекрасно понимали друг друга, потому что общались на языке уже умершего и пока что выжившего. На самом простом языке, в котором эпитеты играют значительно большую роль, чем глаголы. Потому что на самом деле неважно, что именно ты делаешь – тому, что от тебя останется, будет до лампочки, какие из твоих
Так вот, мы с Эпицентром понимали этот язык. А то, что в разговоре присутствовал некий элемент пусть и не совсем честного, но соперничества, было даже хорошо. В споре рождается истина...
Я потерял счет времени и не могу сказать, как долго продолжался этот разговор. Просто в какой-то момент стало тихо. Я все еще механически поворачивался то к одному скальному коридору, то к другому, пока не услышал:
– Все, Макс, она ушла...
Голос у Сабжа казался высушенным, на нем словно облупилась краска.
– Мы можем идти? – спросил я, все еще выискивая глазами цель.
– Тебе придется нести меня, Макс. До Нулевой – три часа пути. Донесешь?
– Донесу.
Часть третья
КОДА
64. Сквозь Эдем
Собственно, наверное, именно там, в ущельях, моим последним невербальным разговором с Эпицентром и закончился наш трип. Мы благополучно добрались до Нулевой, где долго лежали и восстанавливали силы. В основном это касается Сабжа, но и я, если честно, к тому времени здорово устал – сказывалось длительное пребывание на зараженной территории.
Впрочем, это уже не имело значения. Мы прошли все опасные зоны Эпицентра, все круги этого рукотворного ада. И пришли к последнему.
Мы называли эти обширные территории центральной части бывшей метрополии Нагасаки Эдемом, Райским кругом, Кругом Садов и Красным кругом. Там был идеальный климат – все росло буйно, не оставляя даже памяти о временах, когда эти земли заселяло человечество. Лес разрушил дома, асфальтовые и бетонные дороги, обрушил эстакады...
Это был именно лес, ничем не напоминающий джунгли пограничных территорий. Его гигантские деревья вырастали до сотни метров высотой, а их стволы достигали 18 метров в обхвате всего за жалкие двадцать лет – совершенно нереальный срок для любого другого места Земли. Густой подлесок, тысячи видов кустарника, вьющихся растений и разнотравье под раскидистыми кронами деревьев превращали лес в непроходимую чащу. А из-за того, что хлорофилл здесь заменял какой-то выработанный Эпицентром вид каротина, все листья и травы приобретали разнообразные оттенки красного. Здесь, в центре планетарного диска, не существовало времен года и стояла вечная осень, прекрасная и манящая. Если не знать, насколько опасна эта красота. Смертельно опасна.
Ни одна тропа не вела среди деревьев, ни один человек не побывал под их кронами. Впрочем, то же самое можно сказать и о тварях Эпицентра. Если и была какая-то фауна в этом последнем кругу Эпицентра, о ней ничего не известно.
Все эти
Полковник считал, что источником смертельного яда является та самая разновидность каротина, которая наделяла здешнюю растительность красками осени. Но именно благодаря этому территория избежала радиоактивного заражения. Полковник показывал мне некую схему фотосинтеза, свидетельствующую о роли каротина в уничтожении последствий войны. Надеюсь, его записи попадут к вам вместе с этой рукописью, и вы сможете в них разобраться. Я ни черта не понял.
И все же пройти через Эдем было возможно. Точнее, не пройти, а проплыть. Река Ойзханг, стекая с хребта Дракона, текла в глубь метрополии через лес.
Мы добрались до Нулевой, расположенной на берегу Ойзханга в полукилометре от лесной опушки, через двое суток после встречи с Капантой. У меня резко поднялась температура, видимо, из-за того, что понизился иммунитет. У Сабжа часто шла носом кровь, а однажды он даже уснул на ходу, впрочем, почти сразу пришел в себя. Нам все чаще приходилось делать привал. Я выбросил весь лишний груз: дробовик, биту, игрушки Моргана-младшего, излишки одежды. А километра за два до Нулевой скинул последнюю канистру и взвалил на плечо Сабжа.
В Нулевой нас ждала свернутая в большой рулон резиновая лодка и пластиковый насос. С частыми и долгими перерывами мне удалось надуть лодку только к середине второго дня. Но это было последнее усилие – все остальное за нас сделало течение Ойзханга. Неторопливое, оно несло нас чуть больше трех дней меж красно-золотых берегов Эдема.
Мы почти не разговаривали. Да и о чем нам было говорить? Мы потеряли Буги, и я не знал, как смотреть в глаза Полковнику. Мы потеряли груз... Сабж мрачнел с каждой минутой. Я пытался с ним заговорить, но без особого желания, да и сил на нормальный разговор не хватало.
Большую часть путешествия по реке мы лежали, глядя каждый в свою сторону. Величественные деревья леса упирались алыми кронами в бледную синеву неба. Плеск воды и шелест листьев вскоре стали настолько привычными, что казалось, нас окружила первозданная тишина, почти забытая на планете Земля. Раньше я любил эту часть трипа. Здесь, наконец, можно было позволить себе расслабиться, и, хотя к этому моменту меня всегда начинал бить озноб, я не мог не смотреть на берега. На эти огненные стены, чуждую природу сердца Эпицентра, которая отказывалась принять нас, людей... И правильно делала, черт побери.
Кажется, я отключился утром третьего дня. Сабж лежал без сознания уже с вечера второго. Но дежурные на вышке заметили нас. Лодку поймали, а нас перенесли в диспансер.
65. Диспансер
Примерно неделя у меня ушла на то, чтобы оклематься. К концу этого срока я чувствовал себя вполне приемлемо. Разумеется, я еще не был готов к обратному пути, но уже шел на поправку. Температура спала, озноб прекратился и тошнота прошла. Появился аппетит.