Через бури
Шрифт:
— Еще бы! А вы знаете, кто мой муж? Я ему много рассказывала об институте, о вас и вашей дерзости со взломом дурацких хранилищ радиохлама. И он одобрил.
— Кто одобрил?
— Муж мой, Маленков, Георгий Максимилианович.
Званцев вынул носовой платок и вытер влажный лоб.
— И знаете, что он сказал мне? Что мне не надо оставаться у вас парторгом и предложил стать ректором Московского энергетического института.
— В Лефортово. Напротив ВЭИ, где мы с Андроником работали. Конечно, это другой масштаб, почет командарма будущих армий энергетиков, а я, комбат, отныне стою перед вами навытяжку и сделать ничего не могу. Разве что послать к вам учиться дочь,
— Вот и прекрасно. Вступительных экзаменов сдавать не нужно.
— Буду рад за нее и хочу пожелать вам успеха на таком видном поприще.
— Я тоже желаю вам успеха и признаюсь, что мне жаль покидать ставший для меня школой кабинет неистового главного инженера, которому тоже нужен большой, даже глобальный масштаб, как в «Пылающем острове» или «Арктическом мосте». Прощаясь, не говорю прощайте, а до свидания. Подарите мне что-нибудь.
— У меня есть стихотворение «Подарок». Хотите?
— Очень.
Званцев, как и в прошлый раз, достал пишущую машинку и напечатал восемь строчек, протянув их Валерии Алексеевне. Она прочитала их вслух:
Что подарить вам, Женшине прекрасной. Прелестной, но огнеопасной. Я преподнес бы сердце в дар, Но может вспыхнуть ведь пожар. И все сгорит тогда дотла. Склонюсь я лучше, как ветла, Любуясь вашим отраженьем, Как неким сказочным виденьем.— Можно подарить любой женщине. Каждая подумает, что это ей… — и она протянула ему руку. — И даже… я. А вы опасный мужчина, товарищ комбат. Я вижу в этих стихах ваш автопортрет…
Званцев склонился и поцеловал ее душистые пальцы, а она его в лоб.
Когда Саша рассказал об этом расставании Иосифьяну, он, взъерошив свои волосы, воздел руки к потолку и воскликнул:
— Ишаки! Ишаки! Знаю, она заходила ко мне проститься. Упустить такую орлицу и остаться с хилой ласточкой! Это же не пара пустяк, а пара ишаков! Ну, ничего, Саша, не поделаешь! Снимай свою гимнастерку со шпалами и надевай камзол, куртку, френч или… Как он теперь называется? С серебряными погонами с двумя просветами и большой звездой инженер-майора. Помнишь, полковник Третьяков намекал на эти изменения. Теперь вся армия переодевается и ходит в новых званиях. Так что, носи свой именной маузер с ремнем, переброшенным через новый погон на плече. Гитлеровцы со страху, что на них все былое русское офицерство поднялось на всех фронтах, побегут, и мы свои рации А-7 и другие новинки поставить в Красную Армию в погонах не успеем. На, инженер-майор, смотри, — и он протянул Саше отпечатанную на ротапринте бумагу с длинным списком офицеров за подписью Сталина в конце.
— А меня в Армении академиком выбрали. Переодеваться не надо. Хоть бы эполеты какие-нибудь выдумали, ишаки, шапочку с квадратной тульей или ленту через плечо, а то, как был профессор в галстучке, так и остался.
— Позвольте войти, товарищ академик, капитану инженерных войск Псчникову, — послышался знакомый голос. — Разрешите обратиться, товарищ инженер-майор, я вам новое обмундирование принес. С погонами.
Званцев прошел в свой кабинет и в примыкающей комнате, где жил ординарец Ваня Смирнов, переоделся.
Вернулся к своему столу, достал последнее письмо Ни-нуси из Барнаула. Крепкая была семья у Давидовичей. Когда в первые месяцы войны
Смирнов вызвал Ходнева, и Званцев в самом радужном настроении поехал домой на улицу Воровского.
Инна, предупрежденная ординарцем, что Саша выехал домой с сюрпризом, ждала мужа на лестнице.
— Какой сюрприз? Я уже догадываюсь!
— Обо всем ты догадаться не можешь.
— Тогда пойдем домой, и ты все-все мне расскажешь.
— Прежде, чем рассказать, надо показать.
И Саша, войдя в квартиру, снял шинель. Инна ахнула.
— Что за маскарад? Почему погоны? Ты не генерал?
— Нет, — рассмеялся Саша. — Только майор. Или чуть повыше — инженер-майор.
— Форма на тебе сидит хорошо. Серебреные погоны красивее, необычнее. Это признак специальной образованности.
— Инженером я остаюсь, где бы ни был: в промышленности, в армии, в литературе.
— А в музыке?
— Гармония в инженерном деле так же значима, как и в музыке.
— Тогда давай отметим твое новое звание твоим концертом на двух роялях, — предложила Инна.
У железной ограды с открытыми воротами толпились люди. Из окон в глубине двора доносилась музыка. Это было так необычно для людей, ведь шла война. Скоро толпа заполнила весь тротуар. Наиболее смелые заходили во внутренний садик. Садились там на единственную скамейку. Музыка завершилась торжественным гимном, по замыслу композитора, гимном Победы.
Люди неохотно расходились, надеясь на повторение, но продолжения супружеского дуэта лучше бы им не слышать.
Званцевы пересели от инструментов на диван.
— А второй мой сюрприз: Голубцова, жена Маленкова, намечалась парторгом нашего института и часто сидела в моем кабинете, приглядываясь к моей работе.
— Может быть не к твоей работе, а к тебе?
— У нас еще тетя Даша-уборщица есть.
— Я не хочу делить тебя и со сторожихой.
— Вместо сторожих у нас бойцы из отряда нашего Виктора Петровича. А Голубцову назначили не к нам, а ректором Московского энергетического института. И это как нельзя кстати. Она уже согласилась принять золотую медалистку Нинусю в свой институт, хотя прием уже закончен.
— А это что еще за новость за моей спиной? Я видеть не хочу в нашем доме этой заносчивой девчонки.
— Я не мог сообщить тебе раньше об учебе своей дочери, к которой ты, кстати, обещала относиться как к родной?
— Как к задирающей нос падчерице.
— Она не воспользуется твоим гостеприимством.
— Этого еще не хватало! У меня не постоялый двор.
— Она моя дочь, — настаивал Званцев.
— А я ее мачеха и ее матерью, что тебя бросила, не стану. Ставлю тебе условие, чтобы Нины твоей в Москве не было, иначе… я и мачехой перестану быть. Тебя уже бросали.