Через бури
Шрифт:
Когда он вошел, еще молодой, следящий за собой человек, сочетающий улыбку с внимательным задумчивым лицом, новая термоэлектрическая лаборатория стала в сборе.
Званцев достал из-под стола большой медный чайник и торжественно вручил его Маслоковцу:
— Через два дня приду к вам чай пить с аккумулятором. Сахар мой, заварка и электроток ваши.
Маслоковец опять затрясся в своем клокочущем хохоте так, что за него становилось страшно. Впоследствии Званцев узнал, что этот аномальный смех рожден блокадой.
Званцев стоял у ворот в проходной и разговаривал со своим братом Виктором, его женой Валей и дочкой Светой, они жили у стариков в Лоси на половине дачи Саша
Петр Григорьевич, добряк и острослов, был избран председателем уличного комитета, и к нему постоянно приходили соседя со своими домашними делам, которые Петр Григорьевич весело разрешал к удовольствию посетителей…
Мама, Магдалина Казимировна, преподавала музыку и пение в школе, без меры бегала по частным урокам на фортепьяно, не страшась расстояний.
Родители ждали желанную среду, когда любимый сын Шурочка приезжал на «персональной!» машине с женой, какая бы она ни была, и с внуком. Петр Григорьевич из кожи готов был выскочить ради дорогих гостей, мужественно взяв на себя все кухонные заботы, И все забыли, что в той войне он потерял, кроме больших, все пальцы на руках.
И тут Званцев увидел Таню Малама в сером нарядном костюмчике, торопливо перебегающую двор. Он подумал, что она спешит к кому-то, кто ждет ее. Поймал себя на мысли, что завидует этому человеку, хотя понятия не имел, кто это может быть? Догнать бы Нимфу лесную, усадить в машину и поехать к старикам. Они ведь и глазом не моргнут, и так же будут хлопотать, чтобы угостить дорогих гостей. Но вовремя сдержался главный инженер, не дал милой девушке подумать, что требует с нее платы за освобождение от лесозаготовок. Гадко Саше стало только от одной такой мысли. Он отпустил Ходнева, сел в машину и поехал в Лось… один. Этим он делал шаг, как шахматная пешка, которая назад не ходит. А зачем возвращаться на скандалы и истерики? В исступлении Инна способна и маузер пустить в ход. Несчастные женщины, неспособные владеть собой.
Саша вспомнил о стариках потому, что сегодня среда, когда он вместе с Инной навещал Лось. Как он поступит сегодня? Конечно, поедет прямо на Ярославское шоссе и не даст возможности еще раз выбросить ключи в окно. «Как сломал ее, — только-то и подумал Званцев, — арест ее отца! Стала неузнаваема».
«Не отступай ты никогда, Будь отчаянья сильнее. И победишь ты, верь, всегда!»Вспомнились строчки из его первых стихов, он следовал им в жизни. Отступление сейчас равно предательству дочери, кому, путешествуя по кавказскому морскому побережью, нашептывал страницы «Пылающего острова». Без Нинуси не было бы этого романа, не было бы писателя-фантаста Званцева.
Званцев еще не знал, что через несколько месяцев, на вечере годовщины образования Института, он пригласит на тур вальса Таню Малама, после чего тайком напишет посвященный ей сонет «Нимфа-вальс»:
Радостный смех и веселье. В вальсе полет, как во сне. Близость ее — словно зелье. Кровь закипает во мне… КружатсяНо вальс этот будет много позже, а пока…
Машина остановилась у калитки. Мама сбежала со ступенек веранды, чтобы обнять сына. Повернула со слезинками в уголках глаз — от радости — лицо и в тревоге спросила:
— А где же Инночка? Где мальчик? Уж не случилось ли чего?
— Случилось, мама. Не могу я подкаблучным инженер-майором быть. Требует, чтобы не было в Москве Нинуси. Не уделял бы ей внимания.
— Да разве так можно! — всплеснула руками Магдалина Казимировна. — Ведь она дочь тебе. Ох, боялась я этого, боялась, когда жена твоя нас с Петечкой из твоей квартиры выживала. Бог с ней. Понять ее можно. Другою она стала после семейного несчастья… Да не будем об этом говорить. Форма на тебе новая. И с погонами.
Запыхавшись, подбежал отец:
— Налима я на базаре нынче выловил, словно сам его из омута за жабры вытащил. Царский стол будет. Что ж ты Витю с собой не захватил. Пировали бы вместе. Отцу поднесли бы за усердие. А ты что один? Опять молчанка на месячный срок, как при нас? Почти что генерал, а все тебя учить надо. Не одному приехать надо было, а с кралей. Мы бы с ней выпили за веселую жизнь. А то нос повесишь до полу, под каблучок просишься. Ну, я за налимом. Аида, не то джаман будет.
— У сына семья в развал идет, а он все свое киргизское «джаман» твердит.
— По-киргизски это и есть — «плохо», так что я тут, Магдуся, маху не дал. А может, не джаман, а джакси? Никак присмотрел кого? Я человек дошлый. По глазам жеребца вижу.
— По себе только и судишь, — проворчала мама.
— В каждом мужике конь резвый сидеть должен, не то мерином будет и — в гарем турецкого султана евнухом. Еще в прошлом веке поэт Алексей Толстой писал:
Взбунтовалися кастраты, Пришли в папины палаты: «Почему мы не женаты, Чем мы виноваты?» Говорит им папа строго: «Это что за синагога? Не боитесь вы и Бога. Прочь пошли с порога». Те в ответ: «Тебе-то ладно, Ты живешь себе отрадно, А вот нам-то неповадно. Очень уж досадно!..»— Богохульник ты, Петечка. И Толстые твои богохульники: Льва Николаевича с амвона анафеме предали, а вот про Алексея Константиновича не помню.
— И я, как дальше, не помню… Ну, да налим поможет. Если рюмочки-помощницы будут. Эх, жаль: ни один сын компании не составит. Значит, отец и за них, и за себя все положенное выпил и выкурил.
Сидели в тесной кухне. И налим разлегся, занял добрую половину старинного блюда кузнецовского завода.
Петр Григорьевич пропустил из принесенного Магдалиной Казимировной графинчика, пару рюмок и заявил: