Через бури
Шрифт:
— Да, тебя крутым виражом не испугаешь. А я ведь это знал.
— Еще бы, — усмехнулась Лена, — первый друг!
— И твой тоже.
— Не сомневалась. Нам бы в оперу попасть.
— Я видел, как театр горел. Успели восстановить?
В оперу они не попали и забрели в мюзик-холл. Обоим запомнился центральный номер программы: «Создание Галатеи». На пустой полутемной сцене появлялся ярко освещенный Пигмалион с локонами до плеч. Двое античных юношей вынесли носилки с белой, на миг освещенной глиной, поставили их на пол в темноту. Скульптор принялся за работу. Зрители видели его умелые руки, которые лепили из пустоты изваяние
Пораженный красотой собственного творения, Пигмалион падает на колени, в мольбе воздевая руки. И чудо свершается у зрителей на глазах. Созданная из воздуха Гачатея оживает, склоняется над своим создателем и темпераментно танцует с ним под овацию вскочившей с мест публики.
— Какая бессмыслица! Способные на такое люди воюют между собой, — сказала Лена, опираясь на руку Саши при выходе из театра.
Они еще днем нашли небольшой отель, куда перебазировалась команда генерала Гамова. И нашли номер, оставленный за уполномоченным ГКО полковником Званцевым. Других уполномоченных в Вене не было, и один из свободных номеров достался, несмотря на ее протесты, Лене.
Званцев подробно доложил генералу Гамову о делах в Штирии.
— Ну, молодец, полковник! Не только прокатные станы демонтировал, но и подвижной состав сам себе сделал, дав штирийцам тысячи рабочих мест. Им короновать тебя надо. Возвращайся и передай мою благодарность генералу Гагину за оказанную тебе помощь.
Через час удалая «олимпия» мчалась по ровной дороге к Альпам.
— Прибавь скорость. Что она плетется у тебя, как параличная старуха.
— На спидометре итак больше ста двадцати.
— Выжимай еще! Мне забыться надо. Скорей, скорей! Докажи, что ты мужчина, хоть и загнал меня в отдельный номер, как не разведенную жену блудливого друга.
Контрольно-пропускные пункты мелькали один за другим. Правительственный пропуск на лобовом стекле не позволял остановить бешено мчащуюся машину, и девушки-регулировщицы удивленно смотрели ей вслед.
На следующий день к Званцеву явился незнакомый майор из штаба фронта.
— Вам приказано, товарищ полковник, прибыть на своей машине к заместителю командующего фронтом генералу армии Петрову. Мне приказано сопровождать вас.
— Да что там случилось?
— Не могу знать, товарищ полковник. Очевидно, что-то очень важное, поскольку мне сказано «немедленно».
— Да вы хоть чаю с нами выпейте, майор.
— Боюсь и вас без чая оставить, поскольку вызов оформлен через особый отдел.
Званцев покачал головой:
— Чудны
— Вот именно чудо! Потому и вас вызывают.
— Тогда поехали. Я до чудес большой охотник.
Они сели вдвоем в олимпию» и выехали на вьющуюся лентой горную дорогу. На каждом крутом вираже, когда его прижимало к дверце, майор чувствовал себя скверно:
— Неужели, товарищ полковник, нельзя меньше лихачествовать, имея пассажира из Особого отдела штаба фронта? О вас слава идет, как о первом лихаче фронта.
— Тороплюсь. У меня всегда времени мало. Вы сами пожелали ехать со мной, хотя могли взять штабную машину.
— У меня задание сопровождать вас для выяснения способа превращения с виду обычной машины в гоночную. Что вы с ней сделали?
— Отрегулировал карбюратор и усилил подачу подогретого топлива. Причем бензин у меня в канистре находится между электродами, отчего выделяет при сгорании больше энергии.
— Вы просто, товарищ полковник, задуряете мне голову, почувствовав, что я не автомобилист.
— Вы особист, майор, и у вас свои способы допроса, а у меня свои способы служения Родине.
«Олимпия» выехала на прямое шоссе и понеслась «карьером», как сказали бы о лошадях.
— Умоляю, сбавьте скорость, нам поворачивать налево в штаб.
Званцев в последний раз прижал бедного майора к дверце и въехал в деревенский двор с усадьбой, занятой штабом фронта.
— Следуйте за мной, полковник, к начальнику тыла фронта.
— Товарищ генерал армии, — сказал он, открывая дверь в изолированную комнату зажиточного крестьянского дома, — разрешите ввести доставленного мной, по вашему приказанию, полковника Званцева.
— Ах, этот! — произнес начальник тыла, откидывая грузное тело на спинку богатого кресла, следовавшего всюду за своим тяжеловесным хозяином.
Генерал отодвинул бумаги, снял очки и стал разглядывать Званцева.
— Кто таков? Выправка где? Перед кем стоишь?
— Перед вами, товарищ генерал армии! Честь имею, полковник Званцев Александр Петрович, уполномоченный ГКО при Двадцать шестой армии Второго Украинского фронта.
— Это ты мой «хорх», как старую клячу, на венском шоссе обогнал? Никто в расположении фронта на такую дерзость не решался, а тут какая-то трофеюшка начальника тыла фронта выхлопными газами потчует. И на КП не останавливается.
— У меня право безостановочного проезда без предъявления документов через все контрольно-пропускные пункты Советского Союза, а не только на вашей территории.
— Врешь! Даже у меня такой бумаги нет. И быть ее не может.
— Прикажите снять у меня с лобового стекла пропуск и убедитесь, что он выдан уполномоченному Государственного Комитета Обороны всей страны, а не начальнику тыла одного из многих фронтов.
Адъютант, щеголеватый подполковник, научившийся угадывать приказы начальника раньше, чем они будут произнесены, вошел в комнату и, щелкнув каблуками, положил снятый пропуск перед генералом на стол. Генерал надел очки и стал изучать особый пропуск, которых всего было не больше двадцати. Званцев разъяснял:
— Такие пропуска выдаются по личному указанию товарища Сталина, председателя ГКО, а подписываются его заместителем товарищем Маленковым.
— Так как же я мог вчера этот пропуск увидеть, если он у вас на лобовом стекле, а вы мне свой зад показали. Да и девчонки-регулировщицы как подпись Маленкова рассмотрят, если вы не останавливаетесь?