Через Кордильеры
Шрифт:
Обязательное школьное образование в Боливии установлено законом. Но буква закона превосходно уживается с поразительным правительственным заявлением о 85 процентах неграмотных жителей. Объяснить подобное положение не представляет ничего трудного. На финках дети работают вместе с родителями.
Мы встретились с одним нашим земляком, который в начале войны бежал от нацистов в Боливию и занял здесь место управляющего крупным поместьем. Вскоре он сроднился с индейцами и стал по вечерам учить грамоте маленьких и взрослых крепостных. Хозяин узнал об этом лишь спустя много месяцев и тотчас же выгнал управляющего. Земляк наш защищался руками и ногами, но финкеро был неумолим.
— Думаете, я сам не мог бы построить здесь
Однако, несмотря на все препоны и рогатки, здешние крепостные все больше и больше узнают о том, что в других странах мира труд людей оплачивается по-настоящему, что они зарабатывают на то, чтобы есть досыта, кормить и одевать своих детей и жить в каменных домах. Они узнают о радио и кино, о детях, которые ходят в школы, и о людях, которым благодаря образованию и рабочим организациям не приходится гнуть спину перед такими людьми, как их финкеро и управляющие.
Иногда в горах вспыхивают костры, нагоняя на помещиков смертельный страх. Эти костры разгораются, охватывая все пламенем стихийного восстания. Господские усадьбы превращаются в пепел, зачастую погребая под собой и управляющих и их помощников. Но вот горечь и ненависть, накопленные годами, иссякают, и тогда наступает беспомощность. Что же дальше? Небольшой отряд солдат затопчет последние искры восстания, придет новый управляющий, крепостные вернутся на поля и станут получать за день работы вместо двадцати — сорок сентаво.
Мир прочтет затерявшуюся на газетных страницах заметку о подавленном бунте индейцев и позабудет об этом, ибо Боливия — далекая страна, где всегда что-нибудь да происходит.
По лестнице климатов
— Скорей бы уж Потоси…
— Это почти четыреста километров. Значит, два дня пути, если дорога не станет еще хуже.
— Если судить по карте, за Камарго нам предстоит несколько раз взбираться на высоту четырех тысяч метров, а перед Потоси будет кульминация — почти четыре тысячи двести. Это на тысячу семьсот метров выше Камарго.
Наши страхи относительно дальнейших километров пути были не напрасными.
Удаляясь от границы Аргентины, нам пришлось перебираться
О ремонте посреди дороги нечего было и думать. Не оставалось ничего другого, как до самого Потоси заводить мотор рукояткой. Кордильерам засчиталось первое попадание «в яблочко»…
Вот уже третий день дороги южной Боливии дают нам возможность вкусить отшельнической жизни. С утра до вечера на дороге не встречается ни одной машины. Лишь изредка откуда-то из-за пригорка, словно мираж, покажется караван лам, будто выросший из скупой земли альтиплано. В такие минуты мы кажемся себе чужими, ненужными здесь.
С незапамятных времен караваны лам были тут единственным видом транспорта, который соединял редкие горные селения, разделенные друг от друга массивами Кордильер и преданные забвению. С незапамятных времен ламы со своими индейцами-погонщиками были единственными послами жизни среди безлюдья нагорий. Лишь всего несколько лет назад войсковые части да горстка рабочих привели в порядок дорогу для автотранспорта, годную хотя бы на сухое время года.
И теперь здесь, на этой единственной дороге, сталкиваются две отдаленные эпохи. Древность встречается тут с XX веком.
Из-за поворота появляется караван лам и тут же на мгновение, будто окаменев, застывает на месте. Стройные животные сбиваются в кучу; в их глазах сквозит страх при виде столь удивительного и непонятного «зверя». Над головами их ярко горят, переливаясь красной и желтой краской, кисточки, словно воткнутые в уши. Вдруг все стадо, будто стая воробьев, разлетается по склонам, и там ламы снова замирают. Неподвижные, выжидают они, пока не затихнет вдали его странный рев. И только после этого они снова выстроятся и двинутся в путь за своим вожаком.
Повстречались два века, прошли мимо, как чужие, и опять удаляются в одиночество гор, каждый своей дорогой.
Красная линия, обозначающая на карте Боливии путь «татры», подкралась к густо заштрихованной полосе с названием «Куэста-дель-Обиспо». Нашим взорам открылась потрясающая панорама. Некоторое время дорога петляла по краю горных круч, ощетинившихся тысячами кактусов. Потом она пошла виться бесчисленными серпантинами, которые исполинской лестницей спускались в широкую долину. Там, в глубине, она ползла по дну ее чуть приметной ленточкой и скрывалась за отрогом гор.
Пока «татра» в течение целого часа плелась шагом, кружа по всем серпантинам, высотомер опустился более чем на 700 метров.
Мы ожидали нового подъема, но дорога между тем затерялась где-то в дальнем уголке горного ущелья. В этот момент она напоминала потайной ход, открывающий последнюю возможность уйти из осажденного замка. Извилистое ущелье, вклиненное между отвесными скалами, в конце концов сузилось настолько, что на его неровном дне с трудом хватало места только для одной машины. Нас окружил таинственный полумрак, недоступный солнечным лучам даже в полуденное время. Нависшие глыбы с косыми слоями обнаженной породы сжимали теснину, превращая ее в узкую щель, и нам постоянно казалось, что они вот-вот сорвутся и погребут под собой серебристого жука, занятого поисками выхода из лабиринта.
Пятнадцать долгих километров пробирались мы по дну ущелья. От дороги уже давно не осталось никаких следов. «Татра» карабкалась по камням и вымоинам наполовину высохшей горной реки. Через два месяца сюда хлынет бурный поток реки Томаяпо, одного из притоков Пилькомайо, в нижнем течении которого не так давно умирали тысячи парагвайских и боливийских солдат — статистов в спектакле, поставленном американскими нефтепромышленниками.
Мы проехали.
«Татра» выиграла первый круг в состязании с периодом дождей.