Через лабиринт. Два дня в Дагезане
Шрифт:
— И геолог на три месяца?
— Нет, Борька постоянно. Его еще зять прописал.
Мазин кивнул и вышел из комнаты. Внимательно осмотрел он пожитки Укладникова в стенном шкафу:
— Вы знали его вещи, Семенистый? Все здесь?
— Вроде все.
Эдик явно помрачнел и отвечал неохотно и коротко, совсем не так, как говорил до сих пор.
— В чем он чаще ходил?
— Вот в этом. — Эдик качнул потрепанный пиджачок.
В кармане нашелся паспорт и две рублевые бумажки.
— Не знаете, где он хранил деньги?
— Какие?
— Ну,
— Водились, да нам он про них не докладывал.
— Ладно, потом посмотрим повнимательнее. Если не вернется ваш дед жив-здоров да не выругает нас. А пока спустимся в котельную.
Дорогу опять показывал Эдик. Его первого и увидел напарник Укладникова.
— Ты мне скажи, где твой старый? Сколько я за него торчать должен? Нашли ишака… Мне тут премия не идет, понял?
Мазин, спускавшийся следом по крутой железной лестнице, остановился, слушая сиплую ругань истопника.
— Да помолчи ты, папаша, — перебил Семенистый. — Жалуйся в домоуправление. Вот люди с тобой потолковать хотят.
— Пошел ты со своими людями знаешь куда…
— Куда же, если не секрет? — спросил Мазин.
— А туда… — начал было истопник, но осекся, заметив за его спиной шинель Козельского.
Это был человек неопределенного возраста. Может, ему было и сорок, а может, и все шестьдесят. Но силенка чувствовалась в нем несомненная, крутые плечи распирали черную латаную рубашку. Низколобое лицо выглядело недружелюбно. Угол редкозубого рта и часть выступающего подбородка прикрывал грязный пластырь.
Пластырь этот и заметил вначале Мазин, а потом уже свежую ссадину на щеке и синяк под глазом.
— Вы здесь работаете?
— Работаю. Это работа разве? Каторга…
— Об этом потом. Как вас зовут?
— Харченко зовут меня. Василий Прокофьевич.
— Вы знали Укладникова?
— А то нет!
— Когда вы видели его в последний раз?
— Вчера сменялись в это время.
— Ясно. Он не говорил, что собирается уйти раньше обычного?
— Ничего он не говорил.
— И вы не знаете, где он находится сейчас?
— Это вы мне скажите, где он находится. Вы ж милиция.
— Скажем со временем. Покажите котельную.
— Смотрите, мне не жалко.
И вот Мазин держит в руках горячую еще коробочку.
Потом он поддел край футляра перочинным ножом. Внутри можно было узнать остатки дужек и расплавившихся стекол. Мазин протянул футляр Харченко:
— А вы что скажете? Вы работали вместе. Видели вы у Укладникова такие очки?
— Да разве их разберешь?
— Пойдемте в вашу комнату.
В маленькой рабочей комнатушке с засиженным мухами небольшим окошком стояли старая железная койка, тумбочка и небольшой столик. На крючке висело серое длинное пальто.
— Ваше пальто?
— Мое.
Харченко загородил вешалку спиной.
— Разрешите.
Мазин снял пальто с крючка, а Козельский, опустив руку в карман, стал рядом с Харченко.
— Отчего эти пятна на пальто?
— Ну, кровь это, кровь, — зло ответил Харченко. — Подрался я спьяну, вы ж видите…
Он показывал на свое побитое лицо.
— Придется кое-что уточнить. Поедете с нами.
— Да как же я котельную брошу? Я ж сказал — подрался.
Харченко потянул из рук Мазина пальто. Что-то звякнуло. Мазин слегка отстранил истопника и полез в карман. Там оказалась только дырка. Тогда он тряхнул пальто, и снова что-то звякнуло. Мазин просунул пальцы в дыру и, пошарив за подкладкой, достал серебряные часы на цепочке.
— Дедовы! — выкрикнул Эдик.
А Харченко замотал вдруг головой и завопил:
— Подстроили, душегубы! Пейте кровь с инвалида, расстреливайте!
И начал рвать на себе рубаху.
II
Валерий Брусков спал беспокойно, хоть дежурная по гостинице и обещала разбудить вовремя. Проснулся он в половине четвертого, посмотрел на часы, обругал себя — ведь спать можно было еще целый час, решил больше не спать, а полежать просто — и заснул так, что будить все-таки пришлось.
— Молодой человек. Пора…
Валерий бросился умываться.
Из гостиницы он вышел бодрым и, перекинув через плечо спортивную сумку, зашагал по светлеющим улицам поселка к вокзалу.
Прошлой весной Валерий еще был студентом, а сейчас работал в редакции областной молодежной газеты и никак не мог привыкнуть к тому, что он взрослый, что два раза в месяц расписывается в ведомости, получая зарплату, а не стипендию, что иногда фамилия его появляется на газетной полосе и ее читают тысячи людей.
Каждая командировка волновала Брускова: то он боялся, что не соберет материала, то — что плохо напишет, а еще хуже, если ошибется и придется давать опровержение. Более опытные ребята посмеивались над его страхами, но Валерий не мог переломить себя. Был он человеком впечатлительным и часто нервничал по мелочам.
Даже сейчас, хотя ехал он домой и до отхода поезда оставалось около часа, а билет лежал в кармане, Валерий спешил. Вышел он на перрон, когда малоразборчивый голос только хрипел над немноголюдными платформами: «Объявляется посадка на поезд номер двести двенадцать, следующий до…»
Возле состава переминались с ноги на ногу заспанные проводники. Валерий протянул билет и вошел в вагон вторым. Раньше него проскочил юркий паренек в стеганке и кепке. Вагон был новым, с мягкими голубы ми креслами самолетного типа и большими зеркальными окнами. Брусков подумал, что обязательно опишет этот вагон в своем очерке. У него даже наметилась первая фраза: «Я вспомнил, как несколько лет назад по заданию редакции ехал в тот же город в старом рабочем поезде…» Но тут он вовремя сообразил, что несколько лег назад никуда по заданию редакции не ездил.