Через сто лет
Шрифт:
Ждем.
Я сунул в заветный карман «Душ на даче» и увидел еще книгу.
Без обложки.
Это меня заинтриговало. Обычно у нас все книги в обложках – выкидывали ведь сразу из книжных магазинов и библиотек, времени отрывать обложки не было. А если книга попадается без обложки, то наверняка из чьей-то личной библиотеки.
Книжка была древняя совсем, бумага желтая и плотная, и буквы странные, толстенькие и с закорючками на конце. Но понятно все, читаемо. Про каких-то ламий. Кто такие ламии,
Я немного полистал – на каждой страничке внизу звездочка, наверху крестик с петелькой. Почитал немного.
«…обращения надлежит проделывать следующее:
– растираться мазью из икры золотистого тритона;
– пить сырую воду с надгробий праведников;
– питаться постепенно, чередуя длительные периоды глада с такими же по длительности периодами, когда потреблять следует лишь сушеных комаров, помет нетопырей и шерсть черного волка…»
Дальше страница была залита чернилами, причем так густо и старательно, что прочесть уничтоженное не представлялось возможным, только снизу было разборчиво:
«…условием же обратного обращения являются…»
Клякса. Жирная. Дальше.
«Ибо сила и душа живет в клыках, и их надлежит…»
Кажется, книжка была все-таки не про животноводство. Я собирался полистать дальше, но тут появилась тень.
– Что вы тут копаетесь? – послышалось сверху.
Я спрятал книгу, задрал голову.
Инга Сестрогоньевна Волошина, завуч, серьезная женщина.
– Что ты там прячешь? – спросила она.
– Книжку, – ответил я.
– Книжку, говоришь… А ну-ка, ползи сюда. С книжкой.
Я взял книжку в зубы и взобрался по лестнице, выскочил из цилиндра, предстал перед Волошиной.
Волошина была старым, опытным вупырем, работала в школе уже, наверное, лет семьдесят и являлась большим знатоком детских душ. Я ее побаивался. Да ее все побаивались. Вот и сейчас она посмотрела на меня сквозь длинные, поразительно бархатные для ее возраста искусственные ресницы и спросила:
– Какая у тебя там, говоришь, книжка?
– Книжка-то? Про животных. Как содержать, как кормить… Вот… «Вервольфы Зари».
– «Вервольфы Зари»? Ну-ка…
Я протянул ей книжку, но она оказалась в руках у Волошиной еще раньше, завуч ее уже листала и сомнительно хмыкала, пощелкивая ногтями.
– «Вервольфы Зари», значит… Так… Так, Поленов… Много прочитал?
– Да нет, немного. Там про животных…
– А где Костромина? Вы же вместе работаете?
– У нее комбез порвался, – соврал я, – она за новым побежала, переодеться…
– Что вы за дети… – поморщилась Волошина. – Спецодежда на вас как горит…
– Мы не виноваты, – развел я руками. – Я давно говорил, что комбинезоны нужны кольчужные…
– Кольчужные…
Я растерялся, что ответить, не знал, Инга Сестрогоньевна же посмотрела на меня с разыскательским прищуром.
Да у нас все воруют, подумаешь, секрет.
– Воруешь, признайся, – продолжала наседать она.
– Да ничего я не ворую, – вяло отнекивался я.
– Хорошо, если только воруешь, – вздохнула завуч. – Тут многие воруют, все, наверное. В лавке меняют на правильную литературу. Но если вот ты еще стихи читаешь…
– Я не читаю, – перебил я. – Поганое читать запрещено, все об этом знают.
– Да, запрещено… – Завуч понюхала воздух. – Действительно…
– Я что, дурак? – спросил я. – В аут выпасть не хочу, у меня семья.
– Семья – это хорошо, – сказала Инга Сестрогоньевна. – Семья – это основа.
И еще раз понюхала. Подозрительно как-то. Ходили слухи, что у всех педагогов в педагогических целях удалены носовые мембраны. Чтобы они лучше чувствовали своих учеников. Поэтому больше двадцати лет в школе никто и не работает – нервная система не выдерживает даже у нас. Мозг перегружается.
– Ладно, Поленов, иди в учительскую. – Инга Сестрогоньевна подтолкнула меня в спину. – Поговорим там. Распустились..
– Но у нас сейчас занятия, – попытался возразить я.
– Какие занятия?! – к.б. разозлилась завуч. – В учительскую! Живо!
У учителей, кстати, очень хорошо получается симулировать эмоции. Так крикнут, что иногда веришь, что по-настоящему. Но и окукливаются они почему-то чаще остальных. Рискованная профессия. Уважаемая. Учителя все слушаются, хоть обычный дворник, хоть из городской администрации кто.
Я понуро побрел в сторону раздевалки, но Волошина меня не отпустила, окликнула.
– Поленов, стой. Давай лучше действительно на занятия. Про это… – Она похлопала по книжке. – Про это лучше молчать. Понятно?
– Про что молчать-то?
Нет, я действительно не понимал, что произошло такого страшного, о чем следует молчать.
Инга Сестрогоньевна поглядела на меня с прищуром, блеснула красивыми педагогическими зубами.
– А ты не безнадежен, – сказала она. – Вот уж не думала.
Инга Сестрогоньевна поправила парик.
– Я буду следить за тобой, Поленов. Понял?
– Понял, что ж непонятного.
– В класс. И поскорее.
Я поспешил медленным шагом.
Класс меня удивил. Внутри выглядело все совсем по-другому. Обычно у нас все расплываются по партам, лежат, как умирающие, и если взглянуть со стороны, то класс походит на полупустой ящик с подгнившими сливами. Или с полудохлыми осьминогами. Пахнет, кстати, тоже примерно так же, сливово-осьминожье.