Через триста лет после радуги (Сборник)

Куваев Олег Михайлович

Берег стал ниже, и все реже стояли низкорослые, искривленные морозом и ветром деревья. Тундра вгрызалась в них.

У эвенкийского чума

Шаваносов и незнакомец вышли на тундровую равнину. Невдалеке маячили сглаженные горы.

— Не в этих ли горах ваша цель, Шаваносов?

Шаваносов молчал.

— Не бойтесь. Маршрут к вашей птичке умрет в моем сердце.

— Гуси! — показал Шаваносов.

Низко над тундрой, вытянувшись косяком, тяжко летела гусиная стая. Незнакомец вскинул винчестер, повел стволом. Грохнул выстрел. Один гусь сломался в полете и, кувыркаясь, упал на землю.

— Вот и ужин, — весело сказал незнакомец.

На близком бугре возникла человеческая фигурка.

Вскоре они сидели у эвенкийского чума. Эвенкийка кормила грудью младенца, мальчик лет семи не спускал с них глаз, а старый худой эвенк говорил о дороге:

— Не надо туда ходить, — эвенк махнул рукой на дальний хребет. — Его зовут Крайний Камень. Дальше шибко худое место. Озер много, рыбы много, ягеля для оленя много — ходить нельзя.

— Почему?

— Шибко опасно. Сверху трава, внизу лед. Во льду эти… Выкрутило водой. Сверху трава. Стенки гладкие. Олень провалился — пропал. Человек, если один, тоже пропал.

— Встречал такие места, — сказал незнакомец. — Явление термокарста.

— Озера, — как во сне пробормотал Шаваносов. — Равнина… множество птицы…

Парнишка возбужденно поглядывал на Шаваносова и на отца.

— Маленько кочуем здесь, потом в Сексурдах, — рассказывал старый эвенк. — Там наше стойбище.

Шаваносов вынул обтрепанный дневник и принялся писать, положив его на колено.

— Заботитесь о потомках? — усмехнулся незнакомец.

Гидрографы

Деревянная причальная стенка была выстроена на берегу. Наверху, на обрыве, маячили темные северные избы. Вонзалась в бледное небо мачта радиостанции.

У причальной стенки стояло несколько обшарпанных катеров.

— Прибыли! — хрипло сказал Васька Феникс.

Он вылез из лодки, кинул на песок небольшой якорь, ткнул его сапогом.

Сашка Ивакин отошел к причалу. Сел. Закурил.

Из-за берегового мыса вышло небольшое белоснежное судно. Остановилось поодаль от берега. Загремел якорь. Шлюпка отвалилась от судна.

…В шлюпке было трое парней. Они причалили лодку, выпрыгнули на берег и ушли в путаницу домов. Белоснежное, низкосидящее судно маячило на окрашенной закатом воде как мечта.

Ребята вернулись со звякающими и булькающими рюкзаками. Сашка подошел к ним:

— Что за судно, ребята?

— Гидрографы. Картируем отмели, — сказал хрупкий, совсем юный парнишка. Он был молод, белокур, красив какой-то девичьей красотой и оттого, видно, старался говорить тоном бывалого волка.

— А куда вы сейчас?

— На восток. — Высокий, похожий на эстонца парень доброжелательно смотрел на Сашку, низенький бородач укладывал рюкзаки.

— Меня не возьмете?

Бородач разогнулся, хмуро глянул на Сашку:

— Анекдоты можешь травить?

— Нет.

— Коку помочь, гальюн драить?

— Попробую.

— Несерьезный ты бич. — Бородач сплюнул. Они начали сталкивать шлюпку.

— Надо, ребята. Я не бич. Мне надо быть на востоке.

— Сказано, что нельзя, — ответил жестокий юнец.

Бородач оценивающе глянул на Сашку.

— «Надо» — слово серьезное, — сказал он, помолчав. — Садись, если «надо»!

Высокий эстонец ободряюще кивнул головой и улыбнулся, показав прекрасные зубы.

В тихом моторном рокоте, в безоблачном солнце по гладкой воде медленно двигалось гидрографическое судно.

В рубке крутился самописец эхолота, вычерчивая прямую линию, и человек возле эхолота, прищурившись, сосал папиросу, косил взгляд на бумажную ленту и мурлыкал привязавшуюся с утра песенку:

…Мы люди моря. Живем на суше. Нам делать нечего, мы ходим, бьем баклуши…

С высоты птичьего полета можно было видеть, как судно, пройдя короткое расстояние, описывало кривую, и снова двигалось параллельным галсом, и снова разворачивалось, и снова шло параллельно… Как будто настойчивый упрямец разыскивал оброненную на морское дно небольшую вещицу.

В тесном кубрике с двухъярусными койками было трое. Один после вахты спал, укрывшись по самый нос байковым одеялом, другой читал толстую книгу, а Сашка Ивакин смотрел в потолок и кусал губы.

— Собеседник ты, Саша, изумительный. Как эта книга, — парень повернулся к Сашке и показал обложку «Пятизначные математические таблицы», Б. И. Сегал, К. А. Семендяев.

Сашка молчал.

— И это человек, пользующийся прославленным гидрографическим гостеприимством. Бесплатным проездом… к… месту следования. Ты, случаем, не младенца зарезал?

— Нет, — ответил Сашка.

— И всесоюзный розыск на тебя не объявлен? Или ты сам майор Пронин?

— Тоска, — сказал Сашка. — Третьи сутки на одном месте. Третьи сутки одну и ту же сопку видать. На сколько мы за месяц уплывем?

— Миль двести пройдем. Работа.

— Я понимаю.

— Ты, Саня, плохой человек. Спешишь куда-то. Мозгу точишь. А был бы ты тунеядец. Бродячие тунеядцы, понимаешь, для компании хороши. Анекдот тебе свежий. Пример из собственной жизни. Ужасный случай, который видел своими глазами. От нашей работы обалдеть можно.

— Можно, — согласился Сашка.

Парень глянул на часы, спрыгнул на пол. Посмотрел на спящего, натянул одеяло на его босые ступни, взял с полки мичманку, надел, поправил набекрень и вышел.

Сашка следом за ним поднялся на палубу. Дремотное, как будто никем не управляемое судно двигалось по гладкой воде. С севера, с океана, шли длинные пологие валы.

— Штормит где-то, — сказал парень. — А у нас курорт.

Из-за рубки доносилось бренчание гитары, Сашка обошел рубку. Лицом к заходящему солнцу прямо на палубе сидел бородач в полярной куртке, натянутой на голое тело. Он тихо бренчал на гитаре и пел, мурлыкая для самого себя, для этой тихой минуты жизни.