Черная бабочка (сборник)
Шрифт:
Музей человека
Один человек был вынужден после громкого скандала уйти со своей работы и устроиться на другую. Бывает.
Но история жгла его и мучила, возмущала тем, что его не выслушали как следует, не захотели понять, несправедливо обвинили. А именно это слово, «несправедливо», и вызывает всегда у начальства раздражение, а у обиженного позыв идти дальше и уже посторонним и вышестоящим объяснять как все было, вплоть до суда.
Несправедливость есть начало многого, если речь идет о человечестве — даже войн, даже революций. Не разобрались, тем самым еще больше оскорбили, лишили прав, пришибли — и начинаются народные смуты, но в нашем случае, когда речь пошла об отдельном обиженном человеке, маленьком растоптанном существе среди огромного рогатого стада, никакой смуты не произошло, кроме домашней, потому что жена выговаривала ему, как так можно, ну что ты вылез, сидел бы молчал. Домочадцы ведь часто сами резво кидаются добавлять в костер свою вязанку хвороста, а осужденному что остается, опять ввязываться в перебранку, доказывать из пламени свою правоту перед родней, в последнем, самом близком кругу человека?
Запахло разводом, и человек пошел и в отчаянии купил себе махровое полотенце.
Но потом он решил собрать все документы о произошедшем, чтобы исправить решение несправедливого суда.
Он взял свой допотопный диктофон и стал обзванивать всех сослуживцев. Его, конечно, по телефону подбадривали, особенно женщины, соглашались с ним, что все было несправедливо, что он работал за двоих, в том числе за начальницу, которая ушла в долгий отпуск и всё на него свалила, да.
Он все разговоры записал, перепечатал и вложил в папку.
Потом он записался на прием к начальнику, тоже с диктофоном во внутреннем кармане, и по-шпионски зафиксировал и эту беседу. Начальник не стал, что называется, махать кулаками после драки, перед ним сидел бледный, побежденный человек, не злой, не крикливый, а внимательный, сосредоточенный, согласный со всеми доводами. Если бы ты был таким раньше, дело бы не дошло до того, до чего оно дошло, так выразился начальник и даже обещал, когда освободится подходящее место, взять побежденного на меньший пока оклад, «мы тоже немножко напороли горячки», снисходительно признал он.
«То есть дело было в моем тоне? — осторожно спросил побежденный, — если бы я говорил спокойно и вежливо, ничего бы не произошло?» — «Ну вот ты понял», — согласился начальник. — «То есть дело не в том, в чем меня обвинили, а просто в моей скандальности?» — «Ну ты сам это признаешь», — засмеялся руководитель.
Оп-па. Дело было сфабриковано из желания отомстить, начальник так и сказал. Ура!
Надо было выметаться, чтобы пленка в диктофоне раньше времени не закончилась.
Дома побежденный с большой радостью все перепечатал и внес в папку.
То есть он больше не был тем, кем был еще утром. Он распрямился. Всего несколько записанных документально фраз! Плюс эти телефонные разговоры, в которых каждый опрошенный(ая) уверял, что увольнение было незаконным и ты прав, прав.
Однако, хоть он и добился своего, прекращать расследование не хотелось.
Документ, как он уже подозревал до того, является не только оправданием в судебном деле, но и ценностью сам по себе.
На всякий случай побежденный сохранил билеты на поездку в оба конца и даже чек из учрежденческой столовой (как свидетельство того, что мы там были и именно в этот день и час). Все пошло опять в ту самую папку.
И все, жизнь закрутилась совершенно в другую сторону. Работа да, семья да, но еще и точная фиксация каждого действия. Билеты на транспорт, в кино, записи разговоров в гостях, разговоров по телефону, собственных в том числе. Дошло до того, что он даже ошибочные звонки доводил до краткой вежливой беседы и при этом фиксировал номер телефона по определителю. То, что не удавалось записывать на диктофон, он заносил в специальную тетрадь.
Что касается его новой работы (она была много ниже по уровню чем предыдущая, приходилось оформлять документы и мотаться по всему городу, отвозить-привозить, что-то вроде дипкурьера с полномочиями), то и тут, хотя было некогда, он старался копировать все бумажки как шпион, и всё вносил к себе в папки. Так и надежнее, никто ни в чем не упрекнет, на всё свои доказательства, если бы раньше об этом подумать!
Он фиксировал также и мелкие опоздания поездов, если приходилось кого встречать, и — на всякий случай — он делал на работе копии чужих билетов, не говоря уже о копиях тех денег, которые он получал в день зарплаты! Ведь всякое могло стрястись.
Дело уже доехало до того, что он однажды подсчитал свои шаги в пути на работу, померял также в сантиметрах свой шаг при спешке и при нормальном ритме, когда не опаздывал, и таким макаром узнал расстояние до службы буквально в сантиметрах, умножив одно на другое!
Погоду он тоже тщательно фиксировал, не доверяя метеорологам и их данным, он таскал с собой градусник и мерил температуру в разных местах города, записывая эти цифры наряду с той, которая виднелась на термометре на его собственном окне.
Также он регистрировал, когда взошло и как светило солнце (первое число он брал из календаря) и были ли тучи, снег или дождик, туман или смог. Тут ему пригодился старинный фотоаппарат, который бабушка подарила его сыну, то есть своему внуку, на день рождения и которым тот так и не стал пользоваться, побрезговал, даже чуть не заплакал, обещали что, а подарили что! У друзей-то вон какие навороченные камеры!
По счастью, в чулане завалялась аппаратура для проявки и печати снимков, его собственная еще школьная, там же и темно было, то есть готовая фотолаборатория! Чуть подчистить, выкинуть старые галоши, газеты и ломаные лыжи — и всё, есть место. Потом, правда, он пожалел, что не сфотографировал все эти старые газеты, галоши и лыжи, ушел же потрясающий музейный материал!
При этих мыслях он вдруг понял, что у него образовался свой собственный музей.
Итак, ночами он проявлял и печатал снимки, перепечатывал записи разговоров, а однажды даже записал свой сон, т. е. положил диктофон рядом на подушку и в течение ночи переставлял кассеты. Все это в доказательство того, кто храпит, он или жена. Сын жаловался. Но храп идентифицировать не удалось, иногда он шел удвоенный.
Запись, разумеется, пошла в архив.
Себя тоже приходилось фиксировать на пленке, с помощью автоспуска. Вот я вхожу в квартиру, вот снимаю обувь и верхнюю одежду, дальше переодеваюсь, мелкие подробности в туалете, спуск воды (запись на диктофон), затем процесс включения чайника и переговоры с женой, иногда ее вопли.
Тут уже он стал собирать и мелкие семейные дрязги, ссоры, конфликты, диктофон висел у него на ленточке на шее всегда! Он научился не отвечать, а ждать продолжения, чтобы в случае чего его нельзя было бы обвинить ни в чем!