Черная бабочка (сборник)
Шрифт:
Тут чуть было не дошло до драки, но он предупредил, что все фиксируется скрытой камерой (жена начала дико оглядывать потолок, пока не заметила в углу под потолком маленькую красную точку, и она тут же полезла со шваброй, поставила стул, чтобы расколошматить глазок камеры, но он посоветовал ей оглянуться, что у него в руках еще одна камера).
Жена, побежденная, ушла плакать, и в результате разъезда Экспонату досталась неплохая отдельная квартирка.
И тут же началось настоящее музейное хранение.
В архив вошли и старые, и новые свидетельства — записи прощальных ругательств жены, запись суда, запись провозглашения развода, все переговоры с риелтором, запись ежедневных состояний здоровья мамы, которая переживала, плакала, хотя почему? Она всегда была против невестки. Запись последних переговоров с семьей, фото жены и сына, собирающих вещи, все их слова в эти моменты, их выразительные позы и взгляды, а также позы и жесты мамы жены.
Отдельно надо сказать о деньгах, потому что музейная деятельность стоила очень дорого, но монеты выручили. Они стоили немало.
Сын, правда, еще раз успел раздать многое своим так называемым друзьям по двору, это выяснилось уже к концу, когда отец приступил к осмотру чемодана. Сынок там побывал!
Но и оставшегося хватило, поскольку еще более ценное хранилось на антресолях, в старой обуви, в глубине валенок и ботинок. Экспонат, не раскрывая секрета, перетащил старую обувь в трех ящиках к себе на новую квартирку, бутылки из-под шампанского молча туда же, заполненные гайками и болтами (экспонаты, последнее от отца!). Как на него смотрела в эти моменты жена! С торжеством. Как на сумасшедшего!
Все повторяется в этом мире…
И жизнь пошла как в сказке.
То есть все полностью соответствует теперь желаниям Экспоната, он живет, целиком подчиняясь распорядку жизни музейного работника, все у него по шкафам, по полкам, день за днем, фотосъемка, запись разговоров по телефону, даже такие мелочи, как сбор собственных волос в парикмахерской или выдернутый гнилой зуб (с предыдущей его историей болезни плюс рентгеновский снимок).
Кроме этого, он пишет разнообразные письма в редакции газет и журналов, а также бывшим знакомым, и иногда получает ответы, что составляет, вместе с копиями собственных писем, тома переписки.
Экспонат не очень надеется на компьютер, мало ли, поэтому он много времени тратит на переписывание телефонных разговоров на бумагу, и это тоже в виде томов стоит на полках под названием «переговоры».
Иногда он думает, что мог бы поставить так называемые жучки дома у своей бывшей жены и на своей бывшей работе, и записи их переговоров могли бы составить тоже шкафы и шкафы, но это уже его как-то меньше интересует, чужая жизнь, хватило бы времени и на регистрацию своей!
Правда, Экспонат перестал делать паузы, перерывы, он никогда не застывает в раздумьях, не смотрит просто так в окно, а если и смотрит, то мгновенно снимает сам себя и вид за окном и фиксирует такой момент в дневнике.
Даже давнишнее радостное занятие, аппетитнейшее времяпрепровождение, пересчет монет, вынутых из валенок и бутылок — даже это он вынужден фиксировать («за перебиранием монет. Юбилейный профиль Ленина чищу тряпочкой»).
У него теперь другая радость — один взгляд на шкафы и полки, щелк фотоаппаратом, на груди для удобства планка на веревочках с датой съемки и названием момента («за осмотром экспонатов»), и он на этих снимках похож на казнимого партизана всем своим видом.
Иногда Экспонат номер один думает, куда все это дело денется после его смерти, и думает (одновременно и записывает в свой дневник), что надо, пора начинать рекламную кампанию своего музея, что пора водить экскурсии, приглашать ТВ и прессу, устроить пресс-конференцию о таком единственном в мире музее, наконец, зафиксировать его как рекорд Гиннесса, но тут экспонат номер один впадает в гнев и думает (и пишет), что его никто не понимает, даже собственная мать, которой тут посвящен целый стеллаж папок и которая, конечно же, не обрадуется, почитавши свои собственные ежедневные монологи и увидев свою фотографию, где она похожа на престарелого Петра Первого с его выпученными глазами — и жена бывшая не обрадуется, и сынок, и сослуживцы, и они постараются уничтожить записи, и поэтому это надо хранить для далекого будущего, но как?
«Ладно, думает и пишет Экспонат, — буду продолжать, а уж после меня хоть потоп».
И тут он задумывается — и записывает это — что так одинок в этом мире, так одинок, как никто не может быть одинок, даже альпинист на вершине горы не столь одинок, он спустится к людям, его ждут, а ему, экспонату своего собственного музея, некуда спускаться, никто его не ждет, никто.
Но однажды, после посещения дневного места работы, он вдруг застал скандал — начальница орала на подчиненного, что тот все время сидит в интернете за чужой счет!
Экспонат после работы посочувствовал тому пареньку и попутно выспросил у него, что такое интернет.
В своих вечных поездках, в своем одиночестве он прошляпил такой важный момент!
И он понял, что цель его жизни достигнута. Вот куда он поместит свой музей.
Несколько часов изучения предмета, беседы с тем парнишкой, вызов провайдера — и всё!
Теперь он терпеливо, месяц за месяцем, переносит на свой сайт все то, что накоплено.
И после каждого нынешнего разговора он там, в интернете, гордо фиксирует свое одиночество, и безумные надежды вдруг переполняют его, что он не один такой одинокий, что все вокруг такие же одинокие странники, вон сколько все они пишут, и поэтому чужие и далекие его поймут, оценят, найдут в конце концов, и все двери откроются перед ним, и потерянные сердца начнут его изучать: и не там, в необозримом будущем, когда-нибудь, когда его уже не будет, а здесь, сейчас. Вот прямо сейчас кто-то уже это читает…
Кукла
Они проводили его свободное время в постели, все время, когда он не был занят. Ну просто, что называется, дорвались друг до друга. Они смеялись, он приносил бутылку, пили вместе, не обращая внимания на то, что в большой комнате сидят его братья и земляки. У тех были свои дела, а у них свои.
Он заботился о ней. Уж какой она ни была тяжелой, почти на себе он волок ее в туалет, а когда ей надо было хоть раз в жизни помыться, то он тащил ее в ванную и тер ей спинку, а потом они оба бултыхались в горячей воде.
Стирать с нее, правда, он не стирал. До того дело не дошло, над ним бы смеялись.
Себе да, они стирали. Кое-как.
И он не всегда бывал при ней, дела уводили его и не только на целый день, но и, бывало, на недели.
И когда он возвращался к своей женщине, ей так плохо было без него, его братья только выпить приносили по третьему крику, а ели сами кое-как. Ей не доставалось почти что ничего.
И как она могла добираться до туалета? Ноги сильно болели, да. Терпела, а потом, когда никого не было, ползла со стулом, передвигая его перед собой, и на полу оставались следы, да.