Черная башня
Шрифт:
— Хорошо бы договориться, — ответил Вальтер.
— Ну, ну. Но я не стал бы. Нельзя вступать в договор с убийцей. Впрочем, об этом я уже говорил…
— Новая жертва вас устроит больше?
— Не заводитесь, Вальтер, — сказал Клинцов. — Просто я думаю, что новая жертва неизбежна. И если вы пошлете Сенфорда, жертвой станет Сенфорд. Поэтому на встречу с ч у ж и м пойду все таки я. И не для того, чтобы вести с ним переговоры, а для того, чтобы убить его. Я могу с вами говорить по-мужски, откровенно, всецело полагаясь на то, что этот разговор останется между нами?
— Да, мистер Клинцов.
— Так вот слушайте: я долго не протяну, не выживу ни при каких обстоятельствах, потому что получил слишком большую дозу. Так было с Селлвудом, так теперь обстоят дела со мной. Идя на встречу с ч у ж и м, я рискую лишь тем, что проживу на два-три дня меньше, тогда как всякий другой рисковал бы целой жизнью. Я чувствую, что уже на пределе сил. Дальше — беспамятство и распад. Вы слушаете меня?
— Да, я слушаю, — не поднимая головы, ответил Вальтер.
— Одна беда, — продолжал Клинцов, — я плохо стреляю из пистолета, хотя стрелять приходилось на военных сборах. К тому же у нас только один пистолет, который ни при каких обстоятельствах не должен оказаться в руках ч у ж о г о. Короче: мне бы какое-нибудь другое оружие, гранату, например. Разве вы не сможете с Холландом создать какую-нибудь гранату? Взрывчатка есть в конуре — ее занесли туда, когда у Селлвуда появилось желание взорвать стену башни. Там несколько толовых шашек. Нужен лишь удобный взрыватель. Поговорите с Холландом, Вальтер. Сделайте такое одолжение. А с гранатами я обращаться умею — еще в детстве научился… Загоню тогда этого ч у ж о г о в тупик и разнесу на куски. Очень хочется.
— Хорошо, я потолкую с Холландом, — пообещал Вальтер. — Но лишь после того, как с ч у ж и м встретится Сенфорд, если эта встреча окажется бесполезной, неудачной.
— Вы так ненавидите Сенфорда? — усмехнулся Клинцов.
— А вы так кровожадны, мистер Клинцов, что вам непременно надо разнести ч у ж о г о на куски?
— Значит, не договорились, — сказал Клинцов. — Считайте, что никакого разговора у меня с вами не было. Прощайте.
Клинцов взял наполненное свежей водой ведро и направился в башню.
Жанна встретила его у входа, обрадовалась возвращению. Отнесла ведро с водой Омару, вернулась. Клинцов к тому времени успел снять башмаки, растянулся на матраце. Жанна села рядом, положила ему ладонь на лоб.
— У тебя жар? — спросила она обеспокоенно.
— Чепуха, пройдет — перетрудился.
— Я позову Владимира Николаевича?
— Не надо. Пройдет. Расскажи мне лучше, чем закончились ваши дебаты по проекту договора. Сенфорд победил?
Сенфорд оказался легким на помине, появился невесть откуда, шагнул к постели Клинцова и заговорил, начав со слова, которым Клинцов закончил свой вопрос к Жанне:
— Победил. Да, я победил. Не все же вам побеждать, твердолобым фанатам. Способность идти на компромисс — признак цивилизованного человека. Разве не так, мистер Клинцов?
— Возможно, — согласился Клинцов, не желая раззадоривать Сенфорда. — Поделитесь со мной радостью вашей победы.
— Охотно, — сказал Сенфорд, присаживаясь у другой стороны постели Клинцова. — Итак, первое: он — прекращает стрельбу, мы — выставляем ему в достаточном количестве пищу и воду.
— Это я уже слышал. Оружие останется у него?
— Да. Иначе он может подумать, что мы хотим заманить его в ловушку. Он должен получить возможность возвратить все в первоначальное состояние, если обнаружит, что мы не выполняем условия договора. Но мы выполним все условия!
— Каковы же они?
— Мы не станем его преследовать, мы не станем выяснять, кто он, как сюда попал, мы не будем ему мстить, навязывать свои правила поведения и пользования каким-либо преимуществом при распределении средств безопасности и жизнеобеспечения.
— А он соблюдает лишь одно условие — не стреляет в нас?
— Этого мало?
— Это ничто. Надо потребовать, чтобы он сдал оружие — это прежде всего. Далее: он должен открыть нам, кто он, как оказался здесь, что ему известно о катастрофе, он обязан подчиниться всем нашим правилам и быть готовым к тому, что мы, если выйдем отсюда, передадим его в руки правосудия за совершенные им преступления. С нашей стороны мы могли бы пообещать ему лишь пищу и воду. Если же он откажется выполнить хоть одно из наших требований, мы убьем его.
— С такими предложениями я к ч у ж о м у не пойду, — сказал Сенфорд.
— Разумеется. Должен идти тот, кто убьет его.
— Это старая песня, мистер Клинцов, и мы не хотим ее слушать, — заявил Сенфорд. — Для вас важно сохранить принцип, для нас — жизнь. Тут мы расходимся. Да и что это за принцип? Принцип чести? Принцип морали? Какой чести и какой морали? Кем он вам внушен, какой высшей и непогрешимой инстанцией? Богом, которого нет, или обществом, которое, судя по всему, более не существует? Жизнь, бытие — вот единственная неоспоримая ценность в условиях глобальной катастрофы. Любая жизнь, любое бытие. В том числе и бытие ч у ж о г о. А вы — убить, казнить… Забудьте об этом. Наш проект договора предусматривает сохранение жизни. Вы же хотите продолжать войну до победы, то есть до чьей-либо смерти. Но это закон, принцип канувшего в небытие мира. В центре нашей морали, нашей философии должна находиться жизнь. Как вы этого не понимаете? Ничего отныне нельзя покупать ценой жизни, тогда как любой ценой можно покупать жизнь. Действовать только ради жизни. Всякое иное действие, противоречащее жизни, и, стало быть, всякая другая мораль, другие принципы — все это должно быть отброшено и забыто.
— Питаться падалью, но только бы жить?
— Да.
— Самопожертвование вы тоже отвергаете?
— Отвергаю. Кроме последнего, на которое иду, возможно, я. Ради утверждения новой системы ценностей.
— Если ч у ж о й вас прихлопнет, то никакого утверждения новой системы ценностей не произойдет. А если вы останетесь живы, Сенфорд, то не будет никакого самопожертвования.
— Важна готовность к самопожертвованию. Пожертвовать собой — не ахти важно. Важно — решиться на самопожертвование. Это самое трудное.
— Теперь о вашей новой системе ценностей, Сенфорд. Буквально несколько слов, после чего я пошлю вас к черту, так как хочу вздремнуть. Так вот: она, во-первых, не ваша, а во-вторых, не нова. Она действует на уровне инстинктов в животном мире. Именно там каждая жизнь, каждое бытие — ценность, которая защищается любой ценой, в том числе ценой другой жизни. Полное отсутствие норм и, конечно же, морали. Есть еще социальные животные, где жизнь ценится как жизнь рода, вида. Там жизнь рода может охраняться ценою жизни отдельных животных, там допустимы жертвы и самопожертвование. Среди пчел, муравьев, стадных животных… Вы это знаете. Так вот, ваша система ценностей, Сенфорд, даже не из мира стадных животных.