Черная башня
Шрифт:
— О ч у ж о м, — сказал Клинцов. — Кто он, по-твоему?
— Убийца, — ответил Селлвуд. — Поэтому просьба: ты, безоружный, будешь идти в десяти шагах следом за мной с выключенным фонариком. И никаких героических поступков, пока я жив. Так?
— Так, — согласился Клинцов.
Селлвуд, включив фонарик, двинулся вперед. Отсчитав десять шагов, велел Клинцову идти за ним. Клинцов, таким образом, шел в полной темноте. Для страховки время от времени касался руками стен. Останавливался, когда останавливался Селлвуд. Остановившись, оба напряженно вслушивались в тишину: не раздастся ли впереди шорох, не послышится
— Какой ужас, — тихо проговорил Клинцов, подняв на ноги Селлвуда.
— Да, — ответил Селлвуд и попросил Клинцова застегнуть мешок.
Потом они заложили кирпичами вход в склеп. Селлвуд долго отдыхал, а точнее, пытался побороть в себе отчаяние, которое овладело им при виде надругательства, учиненного над могилой Денизы. Он сидел на полу, лицом к стене, запиравшей вход в склеп, уронив голову на грудь. Клинцов молчал, стоял рядом. Фонарик можно было бы выключить, но что-то мешало Клинцову сделать это: то ли детский страх перед могилой, то ли боязнь за Селлвуда, которому в темноте могло стать еще хуже.
— А у студента Толика клаустрофобия, — вдруг сказал Селлвуд.
— Что? — не понял Клинцов. То есть он, конечно, понял, что речь идет о студенте Ладонщикове, он знал даже, что такое клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства, он не мог лишь согласиться с тем, что здесь, у могилы Денизы, после всего случившегося возможен этот разговор. Клинцов даже подумал было, не ослышался ли он, не почудилась ли ему эта фраза о клаустрофобии Толика. — Ты что-то сказал, Майкл? — повторил он с опаской свой вопрос.
— Да, — ответил Селлвуд, поднимаясь с пола. — У студента Толика — клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства. Я это давно заметил: он не хотел работать в штольне. Поэтому он так настойчиво требовал, чтобы ему и его другу разрешили вести открытые раскопки на холме. Я не хотел тебе об этом говорить, жалел студента. У одного моего друга была такая же болезнь: он не мог войти в пирамиду, когда мы работали в Египте. Он вынужден был в конце концов бросить археологию. У студента на этой почве истерика. Он будет рваться наружу. Хочу, чтобы ты учел это.
— Ах, Майкл, — вздохнул Клинцов. Пока Селлвуд говорил, он успел переварить в себе непонимание, разобраться в своих чувствах. Теперь он понимал Майкла Селлвуда, жалел его и восторгался им: едва переборов свое горе, он уже думал о товарищах. А может, тем и переборол горе, что постоянно думал о них. — Ах, Майкл. Разумеется, я все учту. Но как помочь тебе, Майкл?
— Останься живым, — ответил Селлвуд.
Они снова отправились на поиски ч у ж о г о. Шли в том же порядке, как и прежде: Селлвуд с включенным фонарем впереди, Клинцов в десяти шагах за его спиной. Но уже через минуту-другую Клинцов сократил эту дистанцию: он подумал, что, если ч у ж о й выстрелит первым и ранит или убьет Селлвуда, он не успеет пробежать десяти шагов до того, как Селлвуд упадет и выронит пистолет, что пистолет ему понадобится немедленно после первого выстрела ч у ж о г о, иначе второй выстрел также будет принадлежать ч у ж о м у…
— Здесь ответвление, — предупредил Клинцова Селлвуд и остановился. Клинцов подошел к нему почти вплотную, на расстояние вытянутой руки. — Если он также охотится за нами, — тихо продолжал Селлвуд, — то оттуда, из бокового коридора, стрелять всего удобнее. Этот, по которому мы идем, кончается тупиком. Тот смыкается с новым лабиринтом. Дальше пойдем без света, прижимаясь к стене. У бокового проема остановимся. Затем ты прыжком преодолеешь его и уже оттуда, с другой стороны проема, осветишь его, выставив руку с фонарем из-за угла. Сам не высовывайся. Я выгляну из-за этого угла и, если там кто-то окажется, выстрелю. Возьми фонарь в левую руку. Все понял?
— Все.
— Тогда, Степа… Как это ты там говоришь? Ага, вспомнил: айда. Тогда — айда, Степа.
Предосторожности оказались напрасными: боковой коридор был пуст.
— Жаль, — сказал Селлвуд. — Я так хорошо продумал операцию. Окажись ч у ж о й здесь, он не ушел бы от нас.
— Да, Майкл. Ты все хорошо продумал. Куда теперь? Дойдем до тупика или сразу перейдем в другой лабиринт?
Они дошли до тупика и вернулись к боковому коридору.
— Послушай, Майкл, что я подумал, — сказал Клинцов, когда они углубились в боковой коридор, — а если ч у ж о й идет следом за нами? Почему мы решили, что он впереди?
— Да, черт возьми! — согласился Селлвуд. — Может быть, и так. Но что из этого следует?
— Из этого следует, что мы все-таки должны идти рядом.
— Пожалуй. Пойдем рядом.
Лабиринт привел их в зал, посреди которого лежала огромная куча облупившегося с потолка кирпича.
— Ого! — воскликнул Селлвуд. — Новость! Так вот, оказывается, где произошел обвал во время грозы. Хорошо тряхнуло!
Клинцов направил луч фонаря на потолок. То, что они увидели, поразило их обоих: в потолке зияла огромная дыра.
— Майкл! — ахнул Клинцов. — Да ведь это проход в белую башню!
— Да, да, — вздохнул Селлвуд. — Только вряд ли мы туда попадем: у нас нет ни лестниц, ни веревок. А сама судьба открыла нам вход в белую башню. Какой подарок, черт возьми! Неужели мы не примем этот щедрый подарок?
— Что можно сделать: сложить лестницу из кирпичей. Если этих, — Клинцов указал лучом на кучу, — не хватит, мы разрушим часть стены.
— Ничего нельзя разрушать, — сказал Селлвуд. — Это первый закон археолога.
— Ну, Майкл! — засмеялся Клинцов. — Конечно же, нельзя. Но как мы тогда попадем в белую башню?
— А зачем нам белая башня? Что мы там забыли?
— Тебе не хочется туда заглянуть? — удивился Клинцов. — Но ведь ты сам только что радовался подарку судьбы…
— Я и теперь радуюсь. Только там, думаю, ничего нет. Такие же пустые и темные лабиринты. Все далекое прошлое, в сущности, лишь пустые и темные лабиринты. Человечество выползло из них и устремилось к свету, к радости, к счастливой многолюдной толчее — к будущему. А кто-то взял и погубил будущее… Зачем теперь нам прошлое?