Черная башня
Шрифт:
Глебов позвал Кузьмина, который заговорил уже было с Сенфордом, сказал:
— Побудьте с вашим другом. Скоро он совсем успокоится. А мне пора.
— Удираете, Владимир Николаевич? — укоризненно спросил Глебова Толя. — Не хотите слушать правду? Как же — покой! Он доведет вас до вечного покоя.
— Хватит! — приказал Ладонщикову Кузьмин. — Имей совесть! Тебе сделали укол, а ты никак не угомонишься. Надо уважать труд фармацевтов и терапевтов.
— А! — отмахнулся от него Ладонщиков. — Остряк-самоучка! Укол надо было сделать тебе, чтоб ты меньше врал.
— Толя, — сказал Глебов, уходя. — И вам истина не принадлежит. А то, что вы предлагаете, можно сделать,
Клинцов лежал рядом с Жанной, заложив руки за голову. Жанна не спала, он это чувствовал, но молчала. Клинцов тоже молчал: с той поры, как они здесь, разговор стал трудным делом.
Нет, не могу! — вдруг сказала Жанна, поворачиваясь к нему лицом. — Совсем не могу. Жить не могу. Это ужасно. Как мы все это вынесем до конца? Не могу представить, Степан. Не могу! Не лучше ли нам найти… Ну, ты понимаешь, о чем я, понимаешь! — стала она трясти Клинцова за плечо. — Только, чтоб без боли. Попроси Глебова, у него должно быть что-нибудь… Или пойдем к этому ч у ж о м у, пусть он стреляет. Сначала я боялась его, а теперь думаю, что этот ч у ж о й — наше избавление от кошмаров. Только бы он не погиб раньше нас. Отними у Вальтера пистолет, запрети ему охотиться за ч у ж и м…
— Что ты такое говоришь, Жанна! — обнял жену Клинцов. — Ты говоришь невозможные вещи. Успокойся. Успокойся, прошу тебя.
— Как? Как это сделать? Научи меня. Научи меня быть твердой. Научи меня быть смелой.
— Хорошо, — вздохнул Клинцов. — Я научу тебя. Это очень просто, Жанна. Чтобы быть твердой и смелой, надо думать не только о себе. Спасение только в этом. И ни в чем другом. Думай о других. И делай для них все, что можешь делать.
— А что я могу, Степа? Что? Что думать и что делать? Ведь никому нельзя помочь ни ценою усилий, ни даже ценою жизни. Что делать, Степа?
— Ну, допустим, я пойду к Глебову и попрошу у него то, что ты сказала. Мы примем это и умрем без боли и раньше других. Каково же будет другим, Жанна?
— Не все ли равно, Степа: ведь мы этого не узнаем.
— Но предположить можем: мы убьем в них последнюю надежду. А если надежда не напрасна?
— Напрасна, Степа, напрасна. Ты сам это знаешь.
— Не знаю. Не можешь думать о ближних, думай о человечестве, о том, как оно выглядит в твоем лице.
— О человечестве? Да есть ли оно, Степа? И не оно ли нас обрекло на эту ужасную смерть? Боже мой, Степа, о чем ты говоришь?! Ты философствуешь, но ведь это безумие. Пойди к Глебову и попроси… Это меня успокоит. Чтобы не разлагаться заживо, чтобы без боли… Только это меня успокоит, Степа. И отними у Вальтера пистолет.
— Хорошо, — сказал Клинцов. — Я поговорю с Глебовым. Но ч у ж о г о надо убить. Я сам убью его. Спасители, возможно, умрут. Это так. Но ты и все спасенные — вы будете жить. Ради вас я убью ч у ж о г о.
Жанна уткнулась лицом в его плечо и заплакала.
— Ничего-то мы не умеем, — говорила она. — Нет надежды — и нет утешения. Без надежды — все философии только пустые слова. Вот почему был бог: у людей не было надежды…
Земля вдруг вздрогнула, с потолка посыпалась глиняная крошка, запахло пылью. Потом еще и еще: весь холм пронизала вибрация и гул. Где-то в лабиринте произошел обвал, кирпичи падали со странным лязгом и треском.
— Это гроза! — крикнул Холланд. — Это не землетрясение! Это адская гроза, разряды в облаках пыли и пепла! И, кажется, буря!
— Тебе надо что-то делать? — спросила Жанна Клинцова, теснее прижавшись к нему.
— Пока ничего. Потом увидим, что натворит эта гроза. Там электростанция, горючее, колодец…
— Если сильная буря, она может унести ядовитую пыль и дым?
— Куда, Жанна?
— В пустыню, где никого нет.
— Не знаю.
Гроза и буря бушевали несколько часов. В штольне произошел обвал. Потолок обрушился в нескольких шагах от лаза. Под завалом оказался пульт управления электростанцией и помпой.
На расчистку штольни вышли все. Даже Селлвуд, который по-прежнему плохо себя чувствовал, не захотел, несмотря на все увещевания Глебова, остаться в алтарной камере, вышел в штольню вместе со всеми и сидел теперь поодаль от завала, освещая фонарем путь тем, кто носил землю. Землю из завала разбрасывали по штольне, таскали на носилках, в одеялах. У Жанны для этой цели было ведро. Довольно большое ведро. И Селлвуд заметил ей:
— Ведь вам тяжело, миссис Клинцова. Возьмите что-нибудь поменьше, полегче.
— Я признаюсь вам, мистер Селлвуд, — сказала в ответ Жанна, я просто счастлива, что произошел обвал: теперь у всех нас есть работа. А то мне казалось, что я сойду с ума: все были так далеко друг от друга, что уже и не увидать. Теперь мы снова вместе. Я готова таскать эту землю всю жизнь. И мне совсем не тяжело, мистер Селлвуд.
— Я вас отлично понимаю, — сказал Селлвуд.
Они расчистили выход к лазу за три часа.
— Теперь там снова ночь, — сказал Клинцов. — Но надо осмотреть хотя бы электростанцию и помпу. Запускать их без осмотра рискованно. Поэтому я выйду. Все остальные, кроме Вальтера, могут возвратиться в башню.
В башню никто не ушел: все решили дождаться возвращения Клинцова у лаза.
Клинцов облачился в наряд, в котором выходил из штольни утром, взял счетчик Гейгера и фонарь и велел Вальтеру откупорить лаз. Жанна хотела подойти к нему, но он остановил ее, сказав:
— Мой костюм опасен. Лучше держаться от меня поодаль. — Ему показалось, что Жанна станет упрашивать его, чтоб он не выходил из штольни.
Бури не было, но ветер продолжал дуть, нес песок, который бил по рукам и по стеклам противогаза. В луче фонаря мчался поток пыли. Небо не просвечивало ни одной звезды. Клинцов включил счетчик Гейгера и, услышав уже знакомый, дерущий по сердцу треск, тотчас выключил его. Электростанция стояла на месте, только бочки с горючим оказались под сугробом песка. Колодец Клинцов не нашел: барак, который мог служить ориентиром, был разрушен и унесен бурей. Возвращаясь к холму, он пережил несколько минут страха. Ему вдруг показалось, что он заблудился в ночной песчаной круговерти, сбился с дороги и прошел мимо холма. Но испугался он не за себя, не за свою жизнь — испугался он за Жанну, за то отчаяние и ту боль, какие мог ей принести, пропав в черной пустыне. Печать пережитого чувства, должно быть, не сошла еще с его лица, когда он возвратился в штольню и снял противогаз. Жанна, взглянув на него, вдруг резко выпрямилась, сжав кулаки у груди — такой знакомый жест тревоги. Холланд загородил его спиной от других и спросил, не скрывая беспокойства:
— Что там?
— Все по-прежнему, — громко, чтоб слышали все, ответил Клинцов.
Вальтер опробовал электростанцию и помпу. Все было в исправности.
— И нет неба? — спросил Клинцова Ладонщиков, когда они возвращались в башню. — Ни одной звезды?
— Ни одной звезды, — ответил Клинцов.
То, что они увидели, возвратившись к алтарю, привело всех в крайнее замешательство: радиопередатчик оказался не только разбит, растоптан, но и разбросан по всему помещению. Та же участь постигла радиоприемники. Но все остальное было не тронуто: ни вода, ни пища, ни аккумуляторы.