Черная башня
Шрифт:
— Ч у ж о й не убит? — закричала Жанна. — Боже мой, он не убит!.. Столько жертв — и не убит!..
Никто не знал, чем можно утешить ее, как остановить ее рыдания, от которых у всех надрывалось сердце.
— Это все, — сказал Ладонщиков, когда Жанна приутихла. — Это — конец.
— Заткнись! — заорал на него Кузьмин. — И без тебя тошно!
— Лучше помолчим, — предложил Глебов. — Помолчим — это самое лучшее.
— А я не согласен, — возразил Кузьмин. — Ведь надо что-то делать. Я предлагаю замуровать вход в убежище. Запастись водой и замуровать вход. Невозможно жить с постоянной мыслью, что ч у ж о й снова
— Просто невозможно жить, Кузьмин, — снова заговорил Ладонщиков. — Жить невозможно. Невозможно, нет смысла и нет сил. Если мы замуруемся — это совсем конец, это самопогребение: нас не найдут, даже если будут искать.
— Я подумал об этом. Нас найдут по кабелю, который тянется от электростанции.
— Ч у ж о й обрежет кабель.
— Мы услышим тех, кто будет нас искать.
— Не уверен. А можем услышать, но не ответить: все будет зависеть от нашего состояния… К тому же мы не запасемся водой и на десяток дней. Кончится вода — придется разбирать стену. Но останутся ли у нас для этого силы? Ведь продуктов мало. А если и разберем, снова окажемся на мушке у ч у ж о г о, но теперь уже обессиленные. Скоро сядут аккумуляторы — будем жить в кромешной тьме. Разве это не конец? Давайте вместе уйдем отсюда, — предложил Ладонщиков. — Если и погибнем, то на воле. А может быть, увидим людей…
Кузьмин на этот раз не возразил ему. Помолчали.
— Я не смогу пойти с вами, — сказал Глебов. — Я болен. И вообще… Но я вас освобождаю от каких-либо обязанностей по отношению ко мне. Об одном лишь буду вас просить: оставьте мне пистолет, если уйдете. Ваше положение в пустыне будет ничуть не лучше, чем мое здесь. Никто не выиграет, никто не проиграет. Просто каждый сам избирает свою смерть. Словом, вас не должна мучить совесть, что вы оставили меня здесь. Скорее меня станет мучить совесть: ведь вы уйдете на верную смерть, а я не могу вас остановить.
— Хуже всего тому, кто останется один, — сказала Жанна. — Если двое оставляют одного, они предают его. Мы останемся здесь! — заявила она тоном, не допускающим возражений: она имела право на этот тон.
— А если один оставляет всех? — спросил Ладонщиков. — Если я оставлю вас и уйду?
Никто ему не ответил.
— Но я не могу больше! — закричал он вдруг, ударяя кулаками в стену. — Не могу! Не могу! Я сойду с ума! Вы этого хотите? Отпустите меня! Мне лучше умереть, чем сойти с ума! У вас у всех будет возможность покончить с собой, когда придет время. А я, сумасшедший, останусь один в этих катакомбах!.. Вы этого хотите? Да? Ведь я свободен, черт возьми! Свободен! — продолжал он кричать, обращаясь к Жанне. — Как вы не понимаете? Я абсолютно свободен! Нет больше никаких общественных законов. Ненавижу! Хочу убить себя! Не-на-ви-жу-у-у!
Стыдно, — сказала Жанна. — Стыдно слушать тебя. Распустил нюни, как баба! Замолчи! — потребовала она. — Мы — люди! И должны умереть как люди, а не как собаки!
— Но я схожу с ума, — сказал тихо Ладонщиков и заплакал. — Я схожу с ума… Я вижу странные вещи. Я вижу, как мне на жертвенном камне перерезают горло и как моя кровь течет в яму. Я чувствую во рту вкус крови. И мне это сладко, я этого хочу…
— Обыкновенный бред, — сказал Ладонщикову Глебов. — Я ввел вам в вену успокоительное средство, оно с наркотиком. Обыкновенный наркотический бред. Плюньте на это, — посоветовал он. — У вас маленькая
Саид спросил у Глебова, о чем идет разговор: теперь все говорили по-русски и его слух не улавливал ни единого знакомого слова.
— Мы обсуждаем, надо ли нам оставаться здесь или уходить в пустыню, — ответил Саиду Глебов. Он хотел добавить: «Ведь и тут и там — смерть», но передумал и сказал: — Мы не можем решить, где безопаснее, где надежнее.
— Надо перебраться в штольню, — сказал Саид. — И завалить вход в башню. Это легко сделать — стоит лишь выбить подпоры. Мы должны так сделать, чтобы избавиться от аш-шайтана.
«Боже мой! — подумал Глебов. — Почему же нам раньше не пришло это в голову? Завалить вход в башню и остаться в штольне… Конечно, там не так просторно, там выше радиация, но зато мы были бы избавлены от ч у ж о г о… Надо немедленно объявить! Только бы силы не подвели! — разволновался он. — Только бы силы…»
— Друзья! — сказал он громко. — Саид, с которым я сейчас, как вы слышали, беседовал…
— Кто-то идет! — крикнул вдруг от входа Саид, не дав Глебову договорить. — Кто-то приближается!
Кузьмин бросился к нему.
— Спрячьтесь за контрфорсы! — приказал он остальным. — Я подстрахую Саида!
Шаги были явственно слышны, но они не приближались и не удалялись: казалось, кто-то топчется на одном месте.
— Разминается, что ли? — предположил Кузьмин. Саид его не понял и ничего не ответил.
— Эй, какого дьявола тебе нужно? — крикнул в темноту Кузьмин. Шаги утихли, но никто не отозвался.
— Притаился или ушел? — подумал вслух Кузьмин. — А может быть, вообще почудилось? Как вы думаете, Владимир Николаевич? — обратился он к Глебову.
Глебов не ответил.
— Вы слышите меня, Владимир Николаевич? — спросил Кузьмин. — Почему не отвечаете?
Жанна подошла к Глебову, присела возле него, потормошила за плечо.
— Вы спите? — спросила она. — Что с вами?
Ответом ей был хриплый стон: Глебов был без сознания. Жанна пришла в замешательство: ни она, ни кто-либо другой не знали, как помочь Глебову. Холодный компресс на лоб — это предложил Кузьмин, горячий компресс на сердце — это предложила сама Жанна, ничего не дали: Глебов в себя не приходил.
Через несколько часов он умер. За две-три минуты до кончины он открыл глаза, поднял руку и очертил ею в воздухе круг. Никто не понял, что это означало. Лишь Ладонщиков предположил, что жест Глебова надо понимать так: круг жизни завершен.
— Короче, он сказал: «Я умираю», — добавил Ладонщиков для ясности. — Отчего он умер? От лучевой болезни?
Ни Жанна, ни Кузьмин не ответили ему.
— Я знаю, он умер от лучевой болезни, — заговорил мрачно Ладонщиков, возвратившись к своему ложу. — Теперь моя очередь. Я больше вас всех находился снаружи… Только я не хочу умирать в этой вонючей башне. Здесь невыносимо воняет солдатскими портянками. Здесь противно умирать.