Черная дыра (сборник)
Шрифт:
Полдеревни вытаскивало грузную старуху из плена. Тело бабки Чумиковой затекло и не слушалось, спина совершенно не гнулась, а глаза были какими-то сумасшедшими. Она тихо икала и тряслась.
К ночи Коля Макаров повез Феклу в районную больницу. Шура расплатилась с ним подобранной с пола бутылкой самогона. Остальные бутылки и мешок комбикорма она унесла к себе для сохранности. «Вернется ли бабка, кто знает?» – трезво рассудила она.
В больнице старухе Чумиковой сделали два укола и она беспокойно заснула. Ей снова снились черти на мотоцикле, огромный мешок, в котором сидел тракторист Немятов и чей-то направленный
Дуськин баран
Деревня, куда нас, недорослей, ежегодно летом, словно десантников, сбрасывали родители, звалась просто – Хмельничново. Бабушка с дедом были еще в силе – лет по шестьдесят пять, и жизненной радости совсем не растеряли.
Мы же с двумя двоюродными братьями – Валеркой и Колькой – росли там, словно трава в поле – дико и счастливо. Никто нас не воспитывал, практически не контролировал и, кроме кормежки по четкому деревенскому графику, ничем особо не обременял.
В то лето было нам лет по одиннадцать, наверное.
По соседству, через пару домов жила пожилая вдова – Дуся, баба громкоголосая, хабалистая, но какая-то непутевая. Из скотины у нее была корова, да баран – Бориска.
Баран тот был личностью, и личностью исключительно любопытной. Дело в том, что Бориска был "нелегченым" бараном. То есть, в отличие от других деревенских животных его породы, имел огромные яйца и, как следствие, сохранил бойцовский дух, этим животным природой своей присущий. Дуська-вдова, видимо, испытывала благоговение перед мужским естеством, и ни за что не соглашалась его кастрировать.
Любое движущееся препятствие Бориска считал личным врагом и охотно атаковал его крепкими закругленными рогами и "дубовым" бараньим лбом. При чем, ему было все равно – человек это, мотоцикл или "хлебная" телега. Собратьев же – скотов – Борис не трогал. Бил рогами только то, что относилось к людскому племени. И еще очень не любил свой омшаник и никогда с первого раза вечерами в него не возвращался, предпочитая пройтись по деревне и поискать себе, на свалявшуюся жопу, приключений.
Ребятня нашей деревни (человек восемь оборванцев) всегда ждала пригона стада с особым нетерпением. После того, как всех Зорек, Машек и Красулек загоняли по хлевам, Бориска благополучно ускользал от Дуськи, напрасно манившей его куском настоящего хлеба, и шел в свой патруль по улице, громко блея и вызывая нас на священный бой.
Мы принимали вызов. И даже специально надевали особую форму – старые валенки с калошами ( летом!) и старые же драные фуфайки.
Борька проходил насквозь всю деревню, возвращался и ровно в середине деревни, у покосившейся разалюхи-часовенки, вставал и наклонял голову вниз.
– К бою готов! – словно говорил он.
По очереди или кучей, лавируя как канонерки, мы подбегали к Борису и ловко, пяткой, пинали его в лоб валенком. Тот отбивал удары очень профессионально и довольно чувствительно, тут же бросаясь вслед убегавшему гаденышу. А гаденыш забегал за электрический столб и уже из-за столба, валенком, вновь бил барана по рогам. При чем за столбом, бывало, накапливалось до пяти человек, и каждый пытался подставить валенок под борькин удар. Это вызывало страшную эйфорию и особую радость юных придурков. Иногда Борис промахивался и, разбежавшись, врезался башкой в столб – радости нашей при этом не было предела. Но чаще все-таки Боря бил по валенкам. И с каждым ударом свирепел и прибавлял в силе.
Как-то раз, когда баран был уже на пределе свирепости, а за столбом накопилось уже слишком много народу, я случайно выкатился на открытое пространство.
Поскользнулся на коровьей лепешке, упал и растянулся на травке.
Свершилось! Борька дождался своего звездного часа. С места, без обычного разбега, он рванул в мою сторону с радостным блеяньем и с наклоненной для удара чугунной башкой. Я попытался позорно сбежать, и только-только успел повернуться к нему задом, как в этот мой весьма хлипкий объект, словно бревном, вдарило так, что я, приподнявшись над землей на полметра, полетел по ровной дуге и врезался в гнилой палисадник дома известной тетки-бузы Насти Ковшиковой. Проломив его головой, я застрял там безнадежно, зацепившись "модной" фуфайкой за торчащие гвозди и щепки.
Ужас, охвативший меня, был чудовищным. Я понял, что наступила расплата за все наши издевательства над безумным животным и оно, это животное, сейчас оторвется на мне по-полной.
Я не ошибся. Борис совершенно не обратил внимания на героические попытки друзей отвлечь его от меня и вдарил снова по тому же месту. Второй удар был не менее силен, чем первый. Гнилой забор лопнул окончательно и похоронил меня под ним. Я же, уткнувшись лицом в черную землю грядки, заголосил диким матом со слезами на глазах. Вывернуться не было никакой возможности, и зад мой все еще был открыт для атаки.
Я слышал, как возбужденно орали сверстники, как пытались пинать Борьку, как упрашивали его, но он был непреклонен, и третьим ударом загнал таки шар в лузу! Я пролетел еще несколько метров и вонзился в лавку у дома, на котором стояло корыто с только что замоченным бельем.
Стоя на карачках, мокрый, с какими-то огромными женскими трусами на голове, я был унижен бараном до самого дна. Видимо, поняв, что мне хватит, Борька с веселым блеяньем побежал домой, высоко подкидывая от неимоверного счастья задние копыта.
В это время разбуженная грохотом своего ценного корыта Настя Ковшикова, огромная баба пятидесяти лет, выскочила из дому. Увидев меня с ее трусами на голове, она заорала диким голосом такое, что я понял – это еще не все... Все мои подельники разом сдулись, словно их и не было. Я остался один на один с новой бедой.
Подбежав ко мне, Настя огромным валенком с галошей (что поделаешь, говорил же, мода такая) врезала мне в ту же точку со всего маха такого славного пенделя, что я вновь немного взмыл вверх по параболе. Приземлившись (слава Богу!) на благословенную травку, я на четвереньках потрусил в сторону дороги и оттуда уже к бабушкиному дому, ни разу не встав на ноги.
И когда до дому уже оставалось метров пятнадцать, старый и слепой пес Валет, дрыхнувший прямо посреди дороги, вдруг, спросонья, увидел бегущего по его родной деревне чужого четвероного. Собак бросился меня догонять и сослепу тяпнул в ногу. Единственный клык зацепился за галошу и она слетела. Храбрый старик Валетка воткнулся мордой внутрь галоши, проехался по пыли и свалился в канаву. От обиды бабай завыл и залаял так, словно на деревню напали татаро-монголы.
От этого дикого лая в окна повылазило почти все население деревни и в том числе одна хорошенькая городская девочка Оля, по которой я тайно вздыхал и даже писал ей стихи.