Шрифт:
Аскольд Якубовский
ЧЕРНАЯ ФИОЛА
Повесть "Черная Фиола" не совсем обычна. Это произведение отличается той глубиной человеческого чувства и психологической напряженностью, которые выделяют ее на фоне не только отечественной, но и мировой фантастики. В "Черной Фиоле" с особенной силой отразилось трагическое восприятие мира, жизнеутверждающие ноты окрашены здесь густой, акварельной печалью - печалью доброты и сопереживания. Это - своеобразный реквием по несбывшимся романтическим мечтам и надеждам
Пронин - начотряда Семину:
"Немедленно сообщите положение тчк Организацию поиска Жогина Вашу ответственность тчк".
Семин - начальнику экспедиции Пронину:
"Поиск начат тчк Прошу два вертолета тчк".
– -------------------------------------------------------------------------
– ----------------
"...Жогин?.. Вроде бы не дурак, а все же мозги набекрень. Пример? Говорил, что, мол, нет отца, а отец у него имеется, точно знаю".
Иван Сазонов, рабочий
"Да, я осматривал его, да, я слышал бред. По-моему, задето серое вещество мозга. Могли ли быть галлюцинации?.. Вполне, хотя нарушена работа нужных для этого центров. Но что мы знаем о работе человеческого мозга?"
Г. Пырьев, врач
"Много странности в том месте. Например, камень оплавлен. Я не геолог, но полагаю, граниту тысячу градусов подавай. А почему пустил Жогина одного? Потому, что работник он сверхопытный и просился сам".
М. Семин, начальник топографического отряда 1
Жогин совершил ошибку. Когда надо было зорче глядеть под ноги, не просто глядеть, а впиваться взглядом, ловить приметы дороги, складывать их в звенья пути, он думал. Работа его мозга была другого характера, другого направления: он вспоминал. От этого все и произошло.
Тело его, неверно руководимые, переступающие с камня на камень ноги, руки, ловящие равновесие, ошиблись.
Правая нога вдруг соскользнула с обмерзшего камня, и Жогин подвихнул лодыжку. Но вполне возможно, что нога его подвихнулась потом, когда жизнь его перешла в страшное, быстрое скольжение вниз, с обрыва.
Нога соскользнула с камня (кварцевый гранит), но не уперлась во что-нибудь, а медленно, словно бы туго, вошла в воздух. Повисла над пустотой. Тело, продолжая ее движение, тоже клонилось в пустоту.
Нить прежней жизни Жогина оборвалась.
– Ух!
– вскрикнул он, падая, и сжался от ощущения чего-то огненного в ладонях, словно бы вспыхнувших. Жогин повис. Теперь он видел только свой новый, мимолетный и страшно суженный мир. 2
Он видел зернисто-черный камень во всех его мелких подробностях, видел свешивающиеся сверху стланиковые корни, морщинистые, в крупинках земли.
Видел Жогин и свои пальцы, впившиеся в эти свисающие корни.
Неправдоподобие и быстрота совершившегося потрясли его. Он сорвался?.. Не может быть!
На корнях появились белые колечки разрывов с каплями выступившего сока, и все перешло в следующую фазу движения. Заплечный мешок, следуя инерции падения, потянул его вниз, ремень тяжелого карабина, тоже включившегося в общее движение, съехал с плеча. 3
Корни лопнули со странным, протяжным во времени звуком. Казалось, они вздохнули, освобождаясь от груза тела Жогина.
Он упал.
Падая, увидел небо. Оно пронеслось над ним и потянуло за собой блистающие вершины Путорана. Затем Жогин увидел зеленые верхушки сосен и ржавые скалы под собой.
Эти скалы нагло выставились во все прогалины. "Хоть бы на дерево", пожелал он себе и уже проломил одну вершину и врезался в другую, пониже, пробил ее и упал, отброшенный пружиной толстого сука, сломавшего ребро, но спасшего жизнь.
Жогин упал на другую сосновую вершину, плотную и колкую. Здесь его посетило ложное ощущение. Перед ним замелькали молотки, стамески, клещи, долота и прочие инструменты, обычно лежавшие в ящике Петра, под столом. Затем Генка хватил его кулаком по голове, и все потемнело.
Когда Жогин смог приоткрыть глаз, один левый, все представилось ему каким-то водянистым, все колыхалось и плыло.
Он лежал на дне потока.
Вода текла поверх него. В одно время она шевелила его пальцы и давила грудь.
Второй глаз вернул миру плотность.
Все прочно, будто приколоченное гвоздями, встало на место: горы, лес, небо.
Оно выгнулось над ним, чистое и синее.
И тотчас горы зашатались и лишились прочности, а солнце позеленело.
Все стало другим в этом северном горном мире, приобрело иное значение. Даже он сам: голову свою Жогин теперь ощущал по-новому.
Она была величиной с гору. При шевелении ее мегатонной тяжести вздрагивала земля, рождались, умирали и снова рождались зеленые солнца. Ладони рук горели.
Осторожно подняв свои руки, Жогин видел кисти их, сильные и крепкие, пальцы с толстыми ногтями, испачканные красным. Что? Кровь?
– А черепушечка-то моя раскололась, - пробормотал Жогин, подлезая испытующими пальцами под затылок и попадая в липкую тепловатость. Он убрал руку и поборолся с болью, грызущей его мозг.
Она ввинчивалась в мозг длинным железным винтом - поворот за другим медленным поворотом - от шевеления губ, от движения глаз и рук.
Не шевелиться Жогин мог бы, а не смотреть было просто невозможно: мир становился иным с каждым поворотом глазного яблока.
Все в нем мерцало и шевелилось, рассыпалось и грудилось, то горело, то гасло. Вот замелькали яркие полосы... Жогин зажмурился и вспомнил, так бывало в детстве, когда он пробегал мимо чьего-нибудь высокого палисадника. Солнце в нем чередовалось с планками, они - с солнцем.
И если был вечер, а он бежал во весь дух, то свет вспыхивал в этих промежутках красными полосами.