Черная Фиола
Шрифт:
Жогин растерянно огляделся:
– Дубль? Где он?
Будто в зеркале висел, качался туда-сюда другой Блистающий Шар... Но устал Жогин от этого - от блеска, странных разговоров. Ему хотелось вдавить каблуки в землю, пусть чужую, смотреть в небо.
Должно быть на планете небо!.. В ракете и дышать-то приходится каким-то пустым воздухом, не разберешь, жив ты или давно мертв.
Вдохнуть бы настоящий - густой, влажный, сытный воздух. Закурив, неторопливо думать.
Или, сбрасывая пепел с сигареты, стоять и
– Черная Фиола, - вдруг заговорил Блистающий Шар.
– Своеобразие жизни и ваш урок.
Он защелкал чем-то в себе. Смеялся?
– Создана богом Иохимом Залесски, коллегой. На моей памяти сменилось тридцать поколений. По-моему, эта живая плесень оскорбляет производительные силы планеты, но Иохиму она была чем-то дорога... 9
Жогин - ощупью - разобрал рюкзак.
В нем нашел килограмма два или три ржаных сухарей, полкило кускового сахара и большой кусок свиного сала, присыпанного красным перцем. Калории были, вода тоже - совсем рядом колотилась тонкая струйка и растекалась по камням на расстоянии откинутой руки. Эту воду можно было брать: смачивать платок и сосать его.
Непривычное становилось привычным.
Например, Жогин ясно слышал частую дробь падающих корпускул света. Звук их ударов был разный: мягкий от шепчущих листьев, упругий и резкий при ударах о камни.
Корпускулы в холода били слабо, а в пасмурную погоду сыпались, будто мягкие воздушные пузырьки. Ночью же, падая с далеких звезд и приобретя космический разгон, они кололи...
Жогин вздрагивал и ежился. В глазах мелькали красные полосы. Казалось, что он бежит вдоль бесконечного палисадника, гремя по нему палкой.
...Он звал Черную собаку.
Та подходила к нему - с подозрением, с загадом в глазах. Жогин с завистью видел ее лапы, твердо стоящие на земле. Он поднимал взгляд выше, скользил им по черной шерсти с блеском серебристых ворсинок. Они, если пристально глядеть, обращалась в иглы, летели в глаза.
Даже хотелось закрыть их ладонями.
Черный пес, чернота... Сначала, шерстисто-мягкая, она становилась неотвратимо бездонной и получала угрожающие качества. Вот надвинулась, глотнула его. Жогин едва удержал вскрик и падал, падал вниз, в раздвинувшуюся щель. В ней горели синие свечечки.
Спасаясь, Жогин отворачивал глаза - и снова лежал в камнях. Минуты (или часы) покоя, и снова рвался к нему сошедший с ума внешний мир.
Тогда скалы бешено накатывались, грозя раздавить, а хвоя метала в него зеленые стрелы. Потом, в коротком взрыве, все рассыпалось на частицы. "Атомы", - догадывался Жогин.
Когда мир успокаивался, подступали заботы жизни: приходилось создавать жилище и заботиться о питании. Жогин не мог отползти в сторону, в сосны, не мог развести костер. Потихоньку он сгребал к себе мох. Тот отрывался от камней легко, но с глуховатым, едва слышным хрипом.
...В
Черный пес сидел против Жогина. Склонив голову набок, он всматривался в него. Пес был стар, для охоты не годился и жил около экспедиции, был спутником (и сторожем) много лет подряд.
Он бывал и в исчезнувших экспедициях, но сам всегда возвращался.
Жогин с тревогой смотрел на Черного. Видел: пес что-то решает. "Предаст, думал Жогин.
– Бросит". И кормил его сахаром.
Пес смотрел. По временам золотые его глаза Жогину казались двумя лунами, плававшими в темноте.
Иногда пес уходил на охоту. Если он задерживался, Жогина посещали гости. Однажды прилетел и покружился шмель, что для этого холодного места было удивительным. Другой раз прополз жук-дровосек с пребольшими усами. Слышались мышиные шажки, со своими резкими вскриками прилетала кедровка. Приходили бурундуки. Как-то с горной тропы на него долго глядела лисица - рыжая. 10
Общий дом, где они жили с Петром, был старый, имел громадный чердак. Там жило много насекомых. Например, в доме проживал сверчок. Днем он спал, но всю ночь шатался по длинному коридору и сверчал, сверчал, сверчал.
Казалось, деревянный огромный дом обрел голос.
Когда временами все с остервенением набрасывались с ядовитыми жидкостями и порошками на тараканов, Жогин отлавливал сверчка и держал его в спичечном коробке. Он ему нравился: славный парень, рассеянный мечтатель в мире насекомых...
Вечно он шлепался в ведра с водой, и его приходилось спасать - без его ночного звона дом был противен Жогину.
Сверчок был ему в тысячу раз ближе отца: тот, как и Черный пес, жил только для себя. 11
В прошлом году он видел отца. Издали, в сквере.
Тот грелся на солнце и благожелательно смотрел на игравших ребятишек (а своих бросал).
"Хотелось бы мне знать, - думал Жогин, - почему все-таки люди прощают подлецов? Вот сидит, впивает солнце, смотрит на цветы, а те не вянут".
...Кто еще жил для себя? Надежда? Но та кончила жизнь для себя, у ней дети и муж - Петр.
Эта бойкая женщина угомонилась только с Петром, он ее утишил. Ну, и дети пошли, а с ними хлопоты, стирка, готовка.
Раньше она морщила нос на Петра и говорила: "Какие здесь мужики? Ни храбрости, ни мускулов! Мужчина должен влюбляться, безумствовать..." Жогин думал, что Петра она выбрала логикой, а Генка нравился ей безумствами. Он дрался из-за Надежды, мог влезть к ней в окно и принести ворох красных тюльпанов и, рассердившись на нее, выкинуть их вместе с банкой в окно. Ему было просто безумствовать, ума у него не было совсем, одни мускулы. Он собирался жениться, но почему-то Надежда не шла за него. Считала негодным в мужья?