Черная книга колдуна
Шрифт:
— Тогда все, тогда кранты, — мрачно сказал Кирилл, сообразив, что думал лишь о близких, а не о людях в целом. Останься он один, пойти со своей бедой ему буде некуда.
От него разочарованно отодвинулись. Он, наверное, почувствовал облегчение. Что он мог сказать?! Разве что отнять последнюю надежду. Хотя… Бабушка рассказывала, что до революции в общем-то неплохо жили. Власти в тайгу нечасто заглядывали, разве что за рекрутами и за налогами, но у каждого на тот случай имелись и погреба тайные, и заимки.
— Пожить еще немного, а там и умереть не жалко! — тяжело вздохнул плененный богатырь.
Кирилл насторожился, когда в руке его, словно по волшебству, появился остро отточенный металлический стержень. Богатырь исподлобья глянул на охрану, перемигнувшись
— Все это нам и волхвы предсказывали, — усмехнулся богатырь, когда веревка в одно мгновение была перерезана немым, а у немого богатырем. — Хорошо, это когда я вернусь с сыном с поля своего, мимо мельницы, и не пешим, а на возе сена для коровы, а у ограды жена с дитем встречает с крынкой кваса холодного или молока поверху с хрустящей горбушкой хлеба, еще теплого, — помечтал он, передавая заточку впереди идущим. — А на заборе полотно белое льняное, на новый сарафан… И поведет она меня к колодцу, и польет на руки, чтобы умыться. А дом у меня теплый, большой, чтобы и батюшке с матушкой не тесно, и сынке с жинкой. А на масленицу блины со сметаной и пироги… с черемухой, с рябиной, с малиной и морошкой, медовуха сладкая, — богатырь взглянул на Кирилла со смехом. — А у соседей все тоже ладно да складно…
— Нет, так не будет, — обрадовался Кирилл, сообразив, что люди готовятся к побегу. Теперь и его руки были свободные, а сам он внезапно почувствовал безудержную радость. — Вернее, будет, но не у всех. А за Уралом, за горами, крепостного права не было, — подсказал он. — И под монголо-татарами были недолго — один век, который не поминали особо… Там, где тайга! И вера ваша колдунами сохранится, только без знаний, их станут экстрасенсами называть и целителями.
— Да-а?! — живо заинтересовались все, кто мог услышать его. — Ну, целители, это понятно…
Никто про крепостное право там не помнил. Вера была своя, называли они себя староверы. Или кержаки, сохранив название своей народности с того времени, как перешли реку Кержу. Мать тоже считала себя кержачкой, хоть и заходила иногда в церковь, чтобы купить восковые свечи, которые ставила перед бабушкиной отлитой из меди иконой, наказав похоронить по старообрядческому ритуалу — гроб простой, без гвоздей, на липовых веревках, а надгробие столбик с одной перекладиной, не тяжелый, чтобы можно было из-под земли выйти. Объединившись с языческими колдунами, кержаки чужих не жаловали, надолго оборвав всякие связи с миром. Колдунов побаивались, но прислушивались, о каждом слагая на два и три поколения легенды. Кержаков тоже не любили, пуская разные страшные слухи. Многие из них, живя на границе Удмуртии, которая отделяла их от внешнего мира, даже не удосужились выучить удмуртский язык, и долго хранили свою письменность и книги. У бабушки были такие, с буквами, которые использовались самими колдунами, сохранившими знания своей древней письменности. Буквы и в самом деле чем-то напоминали греческие, или ему это только так показалось — был он маленький, и та письменность была для него чудной и диковатой — кружочки, ножницы, палочки…
Нововеров не пускали и никому ничего не платили, собираясь друг у друга и во всем соблюдая сдержанность и простоту. Церкви не строили, а если кто строил, то стояли они недолго, сгорая дотла в пожарах. А в это время старообрядческие бабки бегали вокруг с яйцом, снимая с того места порчу… Посуда у бабушки была своя — «посудная», обязательно помытая на колодце и в печи прокаленная. Даже Кириллу запрещалось трогать ее руками. На моление приходили с нею и обязательно держали при себе.
Раньше Кирилл не задумывался о столь странном поведении, но теперь не сомневался, что война была самая настоящая, и чтобы загнать людей в церкви и заставить платить, в ход шли все средства. Не иначе, перед крещением, в стародавние времена Русь пережила какую-то болезнь, которая приходила к человеку с едой, или их пытались травить, чтобы отвадить от своей веры и заставить креститься по-новому. Молиться в основном приходили лишь бабушки, которые готовились умереть. Остальные жили себе и жили, справляя и христианские, и языческие праздники. И колядовали, и чертей слушать ходили на росстань, и папоротник цветущий искали, и верили, что только колдуну под силу крепкую семью создать. Вместо икон использовали отлитые из меди кресты с ликами, молились перстом, как спаситель, а подавали не в казну, а всем — и Кириллу доставалось от бабушек и не раз, и не два. И поэтому, когда шло моление, мальцы обязательно сбегались со всей деревни и терпеливо дожидались своего часа. Мать после бабушкиной смерти раздавала приготовленные отрезы и металлические деньги, на которые обязательно выменивались бумажные, по деревням.
В чужой деревне, пока ждали, когда соберутся на моление, их с матерью встретили, накормили, уложили спать в отдельном доме, разрешив закрыться изнутри. Сами староверы никогда не ложились спать в доме, в котором были чужие. Теперь Кирилл понимал почему.
— Правильно! — спохватился грамотный балагур, повеселев еще больше, словно на него снизошло озарение. — Не надо городами. Города их прежде всего интересуют! Рассеяться. А пока одну деревню жгут, вторая беду-то по дыму определит! Дворов, эдак, двадцать, чтобы мельницу на всех, дом в помощь, коров вместе пасти… И защищаться.
— Ну, примерно так оно и было, — кивнул Кирилл, задумавшись и вспоминая предуральские деревни, взглянув на богатыря и стариков с надеждой, которая, наверное, сейчас светилась в глазах у каждого пленника.
— А я тоже в церкви был, — признался молчаливый паренек, осмелев и улыбнувшись Кириллу. — Там как в княжеских палатах. Тепло, воском пахнет, все или из золота, или из серебра, одежды у них дорогие.
Раздалось несколько смешков, на парня рядом со стариком смотрели не то с одобрением, не то с удивлением, предполагая спор. И не ошиблись.
— Да нешто в церкви красота должна быть? — сердито изумился старик. — В человеке чистота и красота должна быть. Человек — Храм Богу. На святых местах церкви строят да людей хоронят. Мы там лечились, берегли их. Что за вера такая, чтобы как упыри, на костях, на кладбищах молиться? Разве что мертвецу… — он покачал головой.
— Так упыри и есть, кровь пьют, поливая грязью ближнего своего, — заметил второй старик. — Да не грех ли, крест на себя накладывать? От креста Род избавлял нас, креста учил бояться, кругом сварожьим защищаться и от шила, и от мыла. Сохрани нас Род, помилуй детей наших! Вот убьют тебя, где твоя церковь?! Далеко! А Перун и Валес, — он кивнул на хвойные разлапистые деревья по левую и по правую сторону, — здесь они, под каждым кустом укроют, и пылью в глаза обман наложат, если встанут на твою сторону. Беги к ним, слушай их, зыркай по сторонам!
— Ну, будет вам пацана пугать… — оглянулся богатырь. — Поживем еще…
— Берегись! — крикнули ему сзади.
Прямо за спиной, заметив, что старик поднимает руки, охранник размахнулся для удара. Но старика, на которого Кирилл и не подумал бы, словно подменили, теперь глаза его были еще пронзительные, чем у его старого друга, который положил руку на его плечо, встречая неприятеля. Оба они пристально посмотрели в глаза охраннику. Охранник замер без движения, а конь его вдруг резко остановился и, как будто не замечая седока, тихонько побрел рядом со стариками, по-человечески раздувая ноздри и фыркая, словно был чем-то недоволен и жаловался.
Оба старика чему-то улыбались, а с ними моча смеялся оба богатыря и балагур.
А конь вдруг взбрыкнул, и седок упал, оставшись лежать на земле в том положении, в каком он сидел. Из спины его торчала стрела…
Никто не обращал на упавшего охранника внимания, проходили мимо, снимая веревки и нарушая строй. Кирилл изумленно, с открытым ртом застыл, сообразив, что пришло освобождение. Передавая острые лезвия друг другу, спрятанные то в волосах за ухом, то вшитые в подол, люди группами уходили в лес. А охранники падали и падали, пораженные уже мечами, взятыми у убитых. Во многих местах завязалась недолгая кровавая сеча.