Черная книга
Шрифт:
2. В Келбасинском лагере
1 ноября 1942 года все еврейское население местечка Острино было вывезено в лагерь Келбасино, возле Гродно. До того там помещался лагерь для советских военнопленных. К моменту нашего прибытия в Келбасино военнопленных там уже не было. Туда постепенно свозили евреев из всех городов и местечек Гродненского района. Люди были размещены в небольших землянках, причем на каждую приходилось до трехсот человек. Не то что лежать, — стоять подчас негде было. Теснота, смрад, грязь невероятная. Гнали в болота на тяжелые работы. Хлеба выдавали по сто пятьдесят
Голод и тиф свирепствовали в лагере. Не было землянки, в которой за день не умерло бы несколько человек; умирали и на работе. А о так называемой больнице, то есть землянке, в которую бросали тифозных больных, и сейчас страшно вспомнить. Вряд ли кто-либо из попавших туда больных мог надеяться выжить, несмотря на все старания доктора Гордона, благороднейшего человека, все свои силы отдавшего на спасение больных обреченных людей.
С этим доктором Гордоном мы потом встретились в Освенцимском лагере. Он был одним из активнейших членов нашей организации сопротивления. Удалось ли ему выжить, не знаю.
Тела умерших в Келбасинском лагере даже не зарывали в землю. На территории лагеря, несколько поодаль от жилых землянок, была вырыта огромная яма, стоявшая все время открытой. Покойников сбрасывали в эту яму, присыпали сверху тонким слоем извести, а наверх кидали все новые и новые трупы. Трудно даже представить, сколько человеческих тел поглотила эта братская могила.
3. Первые месяцы в Освенциме
В Келбасинском лагере мы провели месяц.
2 декабря 1942 года мы получили приказ подготовиться к отъезду. Вещи предписано было упаковать, надписать имена и фамилии владельцев: их обещано было послать вслед за нами на новое место поселения; 2 декабря нас всех, вместе с семьями, погрузили в вагоны без крыш. Вагоны набили людьми до отказа и заперли. Ехали мы трое суток. Ни хлеба, ни воды не получали. Больше всего страдали люди от жажды, особенно дети. Во время движения поезда мы всячески ухищрялись раздобыть хоть несколько капель влаги: на веревочке спускали банку, стараясь захватить немного снега, смочить губки изнывавшим от жажды детям; спускали тряпочки, куски бумаги, — тряпка намокнет на снегу, тогда можно было выжать несколько капель.
Несмотря на строжайшую охрану, мне удалось на ходу спустить из вагона двух моих мальчиков: Якова и Йоэля. Авось, думал я, хоть они как-нибудь спасутся. Не спаслись... Яков решил бежать в лес, к партизанам. Уже теперь, после войны, будучи дома, я узнал, что он погиб, не дойдя до партизан. Йоэлю удалось пробраться в Гродно, где в гетто жила еще моя сестра. Он был привезен в Освенцим несколькими месяцами позже вместе со всей семьей моей сестры и прямо с поезда отправлен в ”газ”. А я вместе с женой Саррой и тремя детьми были привезены в Освенцим 5 декабря 1942 года.
Наш эшелон остановился на маленькой платформе посреди поля. Как я позже узнал, это была специально построенная платформа между Аушвицем и Биркенау... Несколько поодаль виднелись какие-то сараи. Дальше — бесконечная линия проволочных заграждений.
Около платформы стояла небольшая группа людей в штатском. И первое, что я увидел, был согбенный человек, которого упитанный эсэсовец избивал палкой. Сколько раз мне потом пришлось видеть подобные картины, но это жестокое впечатление первых минут прибытия в Освенцим мне не забыть.
На машине со знаками
Начался отбор. Больных и слабых отвели туда же, где лежали тела умерших. Здоровых на вид мужчин выделили в особую группу. Всех остальных — женщин, стариков, детей — посадили на машины и увезли. Так я навеки расстался с женой и детьми, даже не попрощавшись с ними, не сознавая, что их увезли на смерть.
Я оказался среди ста восьмидесяти девяти отобранных мужчин. Нас повезли в центральный лагерь — Освенцим. У въезда мы увидели арку. Наверху надпись: ”Arbeit macht frei” (труд делает свободным). В бане каждому из нас на левой руке вытатуировали номер и треугольник. Мой номер, как видите, 79414. Номера и треугольники татуировали только у евреев, — у тех из них, которых оставляли на некоторое время в живых для работы. Кроме того, все заключенные обязаны были носить на одежде, на левой стороне груди, опознавательные знаки: евреи — красный треугольник и на нем желтый, наложенный так, что получалась шестиугольная звезда (впоследствии этот знак был заменен красным треугольником с желтой полоской наверху) русские — черный треугольник. Политические заключенные носили красный треугольник, уголовные — зеленый.
Показаться на территории лагеря без опознавательного знака или же носить его не на положенном месте означало идти на верную смерть. Первый встречный эсэсовец мог задержать тебя, свалить ударом наземь, бить сапогами в лицо, в грудь, а потом отправить в газовую камеру.
Первую ночь вся наша группа провела вместе в одном из бараков. Наутро — новый отбор. Всех мужчин моложе сорока лет отделили и отправили в лагерь Буна — третий по величине лагерь после Аушвица и Биркенау. Таких мужчин набралось сто сорок человек. Нас, остальных сорок девять, поместили в четвертый блок (барак). Меня включили в рабочую команду, занятую выравниванием реки Соло (Solodurchstieg). Два-три часа продолжалась проверка (”апель”) утром, перед отправкой на работу, и столько же вечером — по возвращении в барак. На работу приходилось идти три километра. Труд был тяжелый, изнурительный. Нас сопровождали особые команды эсэсовцев, которые во время работы наблюдали за нами. Нет слов для описания садизма эсэсовцев, мучивших, избивавших нас по малейшему поводу, а то и без всякого повода.
Бывало подойдет к тебе охранник. Раздается команда: ”Нагнись!”, и тут же на месте он отсчитывает тебе двадцать пять-пятьдесят палочных ударов. Все твои мысли направлены в это время к одному: как бы удержаться на ногах, не упасть, иначе тебя ждет пуля.
В конце декабря была проведена ”санитарная” кампания (Entlaunsung). С нас сняли всю одежду, заперли совершенно голыми, затем голышом же погнали в баню.
2 января 1943 года я был зачислен в команду по разборке вещей прибывающих в лагерь заключенных. В этой же команде, вместе со мной, оказалась группа евреев, привезенных из Франции. Среди них был еврейский актер Блюмензон, мой двоюродный брат Арон Лейзерович и другие. Часть из нас занималась разборкой прибывавших вещей, другие — сортировкой, а третья группа — упаковкой для отправки в Германию. Ежедневно отправлялись в разные города Германии по семь-восемь вагонов вещей. Старые, изношенные вещи отправлялись на переработку в Мемель (Клайпеду) и Лодзь.