Черная книжка
Шрифт:
Как выяснилось позднее, к расследуемому мной убийству парень никакого отношения не имел, но я сохранил у себя копию его досье и затем на протяжении нескольких недель время от времени изучал информацию. Как парню удавалось добиваться от полиции столь благосклонного отношения к себе? Ведь в некоторых случаях полицейские даже не сообщали о задержании прокурору штата, а просто открывали камеру и отправляли подозреваемого на все четыре стороны!
Мне, естественно, пришло в голову, что парень — чей-то протеже. Кто-то неведомый лезет из кожи вон, чтобы избавить его от серьезных неприятностей.
Инциденты,
Персонажем этим оказался Пол Визневски, которого с тех пор уже повысили в звании до лейтенанта и перевели в мой район.
Я предположил, что Виз, видимо за вознаграждение, помогает задержанным уйти от ответственности. «Сунь несколько купюр мне в карман — и я сделаю так, что тебя отпустят». Что-то в этом роде.
Провернуть такое дельце, в общем-то, проще простого. Прокуроры зависят — в первую очередь и главным образом — от полицейских, которые являются двигателями, приводящими в движение всю систему уголовного преследования. Если полицейские говорят, что парень не виноват, или заявление пострадавшего вызывает сомнения, или нет достаточных улик, то прокуроры в редких случаях будут настаивать на продолжении расследования. Зачем им это нужно? Они же за преступниками по улицам не гоняются. Если полицейский заявляет, что то или иное дело вполне можно закрыть, прокурор обычно соглашается, тем более что у любого прокурора на шее всегда полно других уголовных дел, по которым нужно сформулировать и выдвинуть обвинение.
В общем, мне показалось, что происходит нечто подобное. Я заметил это полтора года назад. Именно так и началось мое тайное расследование — с одного-единственного подозрительного досье. Я не имел ни малейшего представления, как далеко все зашло и сколько людей вовлечено в систему. Единственное, что я знал, — мне необходимо с этим разобраться.
Я пошел к Гоулди и сообщил, что мы должны начать соответствующее расследование. Гоулди, конечно же, ответил «да». Мы оба осознавали, что вопрос — очень деликатный. Деликатнее не придумаешь. А еще Гоулди произнес фразу, которую я впоследствии никогда не забывал.
«Если ты хочешь сделать это, — сказал он, — то, черт побери, лучше, чтобы ты оказался прав».
«Не торопись, — добавил он. — Прежде чем открывать уголовное дело, убедись, что есть повод».
Именно этим я и занимался много месяцев подряд в свободное от работы время. Да, на протяжении полутора лет в промежутках между выяснением, кто зарезал женщину, застрелил мужчину или задушил младенца, я — вместо того чтобы читать классику, или лепить из глины горшки, или изучать иностранный язык — снова и снова пытаюсь выяснить, не берут ли взятки сотрудники полицейского управления Чикаго. Не раздают ли они «индульгенции», позволяющие преступникам избежать тюрьмы, в обмен на «карманные» деньги, о которых никогда не сообщают в Налоговое управление США.
Иными словами, я проводил расследование относительно лейтенанта Визневски, находясь прямо у него под носом и работая под его руководством в качестве детектива, расследующего убийства.
Я полагал, что действовал незаметно. Мне казалось, что он никогда не узнает о моем расследовании и моих подозрениях в отношении него. Я не рылся у него в письменном столе, не приставлял ухо к окну его кабинета и не взламывал его электронную почту. Я действовал очень скрытно и аккуратно. Заглядывал в старые файлы, читал досье и присматривался к людям, которым удалось избежать серьезных обвинений в рамках уголовных дел, которыми занимался или которые курировал Виз. Я вел себя очень осторожно и поэтому был уверен, что он даже не догадывается о том, чем я занимаюсь.
По-видимому, я ошибался.
Получается, лейтенант Визневски знал, что я провожу относительно него расследование.
Я вскрыл конверт из желтоватой бумаги. Я предполагал, что может Гоулди положить в конверт, чтобы придать ему определенный вес. Все выглядело правдоподобно: всем, кто видел меня на платформе метро, наверное, казалось, что в конверте лежат фотографии.
Я заглянул в конверт — как и ожидалось, я увидел внутри три или четыре чистых листа бумаги. На верхнем листе Гоулди написал записку. Подписи под сообщением не было, но я узнал бы почерк Гоулди в любом состоянии.
«Позвони, когда появится возможность, — говорилось в записке. — И будь очень осторожен».
42
Внезапно я проснулся и резко сел на кровати. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться и отделить реальное от нереального. Мой сон развеялся — а вместе с ним исчезли и образы Кейт, Эми Лентини, пот, стоны, смех, пули, кровь и жуткие крики.
До меня донеслись звуки из телевизора, который я, видимо, включил вчера вечером, прежде чем заснуть: репортеры наперебой сообщали «последние экстренные новости».
В мою входную дверь кто-то стучал, и звуки ударов синхронизировались с биением моего сердца.
Я посмотрел на часы, стоящие на прикроватном столике. Они показывали четыре часа утра.
Я схватил пистолет, потер глаза и заглянул в смартфон. Оказывается, я пропустил два звонка от Гоулди. А еще он прислал мне две эсэмэски: «Позвони мне».
Еще одно текстовое сообщение пришло в тот момент, когда я читал предыдущие.
Оно тоже было от Гоулди.
«Открой свою чертову дверь», — писал он.
Я слез с кровати, обратив внимание, что на мне все еще та одежда, в которой я пришел домой вчера вечером. На экране телевизора женщина-репортер рассказывала об убитом полицейском.
— Представители власти полагают, что убийство стало наказанием за какие-то действия, — произнесла она на одном дыхании.
С пистолетом в руке я спустился на первый этаж, посмотрел в глазок и увидел лейтенанта Майка Голдбергера, который стоял на крыльце, освещаемый свисающим с крыши тусклым фонарем, и пританцовывал, пытаясь согреться.