Черная книжка
Шрифт:
Я вспомнил вечер, когда впервые встретился с Рамоной Диллавоу во время облавы в особняке-борделе.
Облавы, от которой Виз пытался меня отговорить.
Я ведь в тот вечер вроде бы как не должен был устраивать облаву в особняке. Никто не знал о моих намерениях. Черт возьми, даже я не знал. Я ведь не из отдела нравов. Я — детектив, расследующий убийства. Я направился к особняку только потому, что там бывал мой подозреваемый по делу об убийстве в Чикагском университете.
Я лишь случайно натолкнулся на бордель, куда представители власть имущих и прочей элиты Чикаго приходили хорошенечко «оттянуться».
Меня всегда поражал тот факт, что
Они знали, что их не арестуют. Потому что их кто-то прикрывал.
Но тут совершенно внезапно — так сказать, без объявления войны — появился я, полицейский, занимающийся расследованием убийства с небольшой группой надежных коллег. И мы задержали целую толпу клиентов борделя.
Вот почему Визневски в тот вечер пытался отговорить меня от проведения облавы. Когда я стал упорствовать, ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться (потому что уж слишком много мы увидели), но поначалу он все же настойчиво пытался меня отговорить.
«Мы ведь не полицейские из отдела нравов, — говорил он мне в тот вечер. — Арестовывать тех, кто таскается по шлюхам, — в общем-то, не наше дело».
«Если ты сейчас напортачишь, — предупреждал он, — это может оказаться последним арестом, который ты произведешь. Это может бросить тень на твоего отца. И на твою сестру. Тебя могут начать поливать грязью. Тебе это совсем не нужно, Билли. Тебя ведь и так ждет блестящее будущее».
Я тогда подумал, что он просто трусит и потому пытается не позволить мне лезть на рожон и арестовывать известных политиков и архиепископа. Я подумал, что он просто хочет избежать рискованных действий.
Но в действительности все оказалось совсем иначе: он всячески старался помочь людям, которые платили ему за помощь.
Особняк-бордель был частью его системы «крышевания».
Никто не знал это лучше, чем Рамона Диллавоу. Она знала, что полицейские ее прикрывают, а также лично знала клиентов борделя, которых тоже «крышевали». У нее в мозгу имелась очень ценная информация — настоящий клад.
И вот теперь она была мертва. Теперь она уже ничего не сможет рассказать, не назовет ни одного имени.
Я посмотрел Визу прямо в глаза. Я был уверен, что он убил Верблюжье Пальто — парня, с которым я встречался в метро. Таких совпадений не бывает.
И вот теперь я осознал, что, возможно, Рамону Диллавоу тоже убил он. А теперь пытался замести следы.
— Давай начнем с такого вопроса, — сказал Виз. — Когда ты в последний раз видел жертву?
Когда я в последний раз видел Рамону Диллавоу? Хм, в последний раз я видел ее, когда она тайно встречалась в ресторане «Тайсонс» на Раш-стрит с моей сестрой.
И тут, как будто режиссер сказал в микрофон: «Быстренько выходи на сцену», моя сестра — детектив Пэтти Харни — взошла вверх по ступенькам и посмотрела на мертвую истерзанную жертву.
Затем она взглянула на меня.
«Теперь все будет хорошо, братик, — успокаивала она меня вчера вечером, когда я напился вдрызг и впал в ступор. — Все будет хорошо».
«Нет», — мысленно уговаривал я себя. Нет. Это не могла быть Пэтти. Кто угодно, но не Пэтти.
— Я жду ответа, — нетерпеливо сказал Виз.
Я посмотрел сначала на Визневски, затем опять на свою сестру.
Что, черт возьми, происходит?
Настоящее
48
Запах братвурстов, [51] шипящих на гриле, настраивает мой желудок на позитив, а голос моего брата Айдена возвращает меня к приятным воспоминаниям. Брат наклоняется над грилем и страшно ругается, когда мелкие брызги жира попадают ему в глаз.
51
Братвурст — свиная сарделька с большим количеством специй.
— Почти готово, — объявляет Айден, сходя с настила на мягкую траву, растущую на заднем дворике, и вытирая пот со лба. — Они, похоже, будут идеальными.
Айден показывает пальцами знак, означающий, что все классно.
— Можно подумать, братвурсты так уж трудно приготовить, — бурчит себе под нос Брендан, бросая футбольный мяч в сторону Айдена. — Эй, шеф-повар Пьер, нужно всего лишь немного их поджарить, а затем положить на кусок белого хлеба.
Это шестьдесят первый день рождения моего отца. Мы отмечаем его скромно: просто устраиваем на заднем дворике пикник с мясными блюдами. Участвуют только ближайшие родственники. Брендан прилетел из Далласа, а Айден приехал на автомобиле из Сент-Луиса. Папа сказал, что не хочет организовывать ничего особенного, потому что мы и так уже на славу погуляли в прошлом году (как-никак, юбилей — шестьдесят лет!). Но я знаю, что истинная причина — это я. Все уделяют особое внимание мне — младшему сыночку, пострадавшему от черепно-мозговой травмы и, между прочим, единственному, кто остался в живых после перестрелки, которая унесла жизни детектива Кэтрин Фентон и заместителя прокурора штата Эми Лентини. Ко мне относятся так, как будто я — хрупкая фарфоровая кукла. «Давайте не будем устраивать грандиозного празднования, потому что Билли к нему не готов», — говорили они, наверное, друг другу.
Физически я вроде бы уже вернулся к нормальной жизни — а точнее говоря, почти нормальной. Я могу ходить без посторонней помощи. Я могу отжаться от пола одиннадцать раз. Я могу спать в течение пяти часов непрерывно. Ко мне вернулся аппетит, хотя я и не в состоянии есть овощи — по крайней мере, я заявляю об этом Пэтти каждый раз, когда она мне их предлагает.
Умственно — это уже совсем другая история. Я сильно скучаю по Кейт, потому что она довольно долго занимала важное место в моей жизни. Она была напарницей, другом и — хотя и очень короткое время — даже кем-то более близким, чем друг. Я видел ее почти каждый день на протяжении нескольких лет. Однако потом все странным образом переменилось. Наши отношения стали напряженными. Мы перестали друг другу доверять.
А затем появилась Эми. Последнее, что я о ней помню, — тот вечер, когда мы ужинали вдвоем. В конце вечера мы поцеловались, и я почувствовал, как внутри меня что-то взорвалось — как будто через ее и мои губы проскочил электрический разряд. Я почувствовал себя так, как никогда раньше — с тех пор, как умерла Валерия. Я помню, что это взбудоражило и даже напугало меня. Помню, мне показалось, что Эми испытывает такие же чувства по отношению ко мне.
Но теперь все, что я имею, — это тупая боль. Боль, которую я не могу идентифицировать, и я не в состоянии понять, откуда она исходит. Возможно, такую боль испытываешь, когда теряешь человека, в которого уже начал влюбляться? Или это ощущение вины, что не уберег?