Черная королева
Шрифт:
В юности многие красавицы верят, что ради них мужчина исправится. И вот тут их ждёт роковая ошибка. С какой такой стати мужчине исправляться? И не подумает. Он такой, какой есть.
Это мы, женщины, ломаем себя ради них. Мужчина так стараться не станет. Ты либо берёшь его таким, каков есть. Либо уходишь.
Твой маршал не перестанет таскаться за юбками и ездить на войну. Ни ради тебя, ни ради кого-то ещё. Согласна делить его с первой смазливой маркитанкой? Вперёд. Бери! Нет? Ну, тогда
С мужем, моя любимая, милая доченька, должно быть удобно, надёжно и спокойно. Муж – это домашние тапочки, которые одеваешь после всех красивых, но неудобных туфель.
– Матушка, от ваших речей на душе тоскливо.
– Будет ещё тоскливее, когда до тебя дойдут истинные мотивы твоего рыцаря.
– Почему вы уверены, что они непременно дурны?
– Потому что, будь они иными, он попросил бы твоей руки официально, а не назначал свидания по розариям. Маршал не отрок со взглядом влюблённым. Своим действиям он вполне отчёт отдаёт.
И мне мерещится, намерения не отличаются у него кристальной чистотой.
Поэтому, доченька, ещё раз замечу что-нибудь подобное, буду вынуждена поговорить с королём.
Мы расстались – я злая, дочка в слезах.
Там, где начинаются сердечные дела, там и неприятности. До чего же не люблю я всю эту любовь!
Возросшая нервная возбудимость и повышенная агрессивность в моём случае лечились лишь одним способом – кровью жертвы.
Пора было выходить на охоту. Как не откладывай эту неприятную необходимость, рано или поздно она всё равно встанет стеной – не обойдёшь.
Покинув двор рано, в час, когда закат только начал пачкать небо в алый цвет, я отправилась к себе, велев меня не беспокоить ни под каким предлогом.
Я выбралась из тайного хода в город тогда, когда горизонт ещё не успел до конца почернеть. Заходящее солнце окрашивало город в цвета крови и пламени. И я направлялась по следам заходящего солнца, двигаясь на запад, позволяя зверю, послушно сидящему на поводке, потихоньку выбираться наружу.
На востоке небо густо затягивали облака.
Они тоже полыхали, словно раскалённая медь.
Вскоре небо окончательно погасло.
Я разрешила и светильнику моего разума последовать его примеру.
Пусть ведёт голод, растущий и всеобъемлющий.
На самом деле найти жертву в городе несложно – всегда найдётся шваль, преступившая все законы Двуликих и людей.
Обычно я заходила в самые злачные районы, куда без нужны не суются люди куда крупнее и смелее той девушки, которой с виду выглядела я.
Здесь процветали проституция и бандитизм. Здесь нищета и порок сплелись в единое покрывало.
Сеть, из которой попавшим сюда душам уже не выбраться.
Отстойник, где разлагались остатки того, чему надлежало быть человеком.
Безнадёжное место – Бездна на земле.
Мягкий лунный свет серебрил обширный, мрачный и дикий пустырь, простирающийся сразу за крепостью, прозванной в городе Старой – последний бастион, за который дозоры не заходили.
За двумя длинными выщербленными стенами не возвышалось ни одной постройки. Ни один фонарь не освещал округу. Лишь вдали кое-где пробивался бледный свет свечей из редких окон.
Я разобрала зов, сильный, на вкус – едкий. Им потянуло откуда-то справа. Из-за проржавевшей, бывшей когда-то ажурной, решётки.
Прислушиваюсь к внутренним ощущениям, я пыталась понять, что это – страх или страсть?
Похоже, страх. Сильный, на грани паники.
Страх слишком сильный для того, чтобы кричать.
Сейчас, когда демон почти сорвался с поводка, он чувствовался и ощущался как живое существо, за которым я шла по следу.
Притягивает, манит, дразнит. Кружит голову. Наполняет всё тело вибрирующей жаждой крови и боли.
Воображение уже рисовало, как я сожму податливую плоть в руках. Как под моим жаром она начнёт сплавляться, распространяя вокруг себя боль, насыщающую и вкусную.
Как эта плоть станет терять вес, выгорая изнутри…
***
Запах жертвы притягивал, дразнил и манил.
Я смутно помнила, как преодолела разделяющее нас расстояние.
И застыла, поверженная в ступор. Жажда свернулась, как тень, застигнутая врасплох светом.
Передо мной стояла маленькая белокурая девочка, не старше пяти лет. Может быть даже младше.
Несмотря на холод, она была босая и лохмотья, служившие ей одеждой, вряд ли способны были согреть маленькое, трясущееся от страха, тело.
Прозрачные, полные ужаса, глаза уставились на меня.
Они были прозрачными и серыми. Как у Анэйро.
– Кто ты? – дрожащим голосом протянула девочка. – Монстр?
Вообще-то, да.
Но только ребёнку об этом знать не стоит.
– Смотря для кого, – выдохнула я, медленно опускаясь рядом с девочкой на колени.
– Ты не сделаешь мне больно?
Я покачала головой:
– Ни за что. Я не причиняю боли маленьким. Особенно если маленькие – это девочки.
– Потому что ты сама когда-то была девочкой?
На чумазом личике отражается жалкая попытка улыбнуться.
– Да. Потому что когда-то я была такой же, как ты. Ну, или почти такой же. Малышка, а где твоя мама?
– Мама умерла.
Ну, конечно. А как же ещё маленькие девочки оказываются одни в холодной осенней ночи?
– И что ты тут делаешь?
– Прячусь.