Черная мадонна
Шрифт:
– Мэгги, девочка моя, о боже!
Мэгги воспарила еще выше к небесам, но, как оказалось, одна. Сэма с ней не было. Безумие вернулось к нему. Он нарушил обещание. Он вновь навалился на нее всем телом, грубо лапал ее, больно тискал, с силой входил в нее. Страсть, которую она только что чувствовала, вновь сменилась ужасом и болью. Боже, что он делает?
– Сэм, прекрати!
Но он не обращал внимания. Она пыталась закричать, но он ладонью зажал ей рот. Мэгги, как могла, отбивалась. Господи, ну почему он не остановится?
Увы, их силы были неравны, и Сэм делал с ее телом все, что считал нужным. Нет, это
В конце концов, он приподнялся над ней, раз за разом входя в нее, подобно кузнечному молоту. Взгляд его был устремлен в ее полные слез глаза, дыхание вырывалось надрывными стонами. Впервые за всю свою жизнь Мэгги Джонсон ощутила, как в ее лоно вливается горячая струя мужского семени. Нет, он ничего не сказал ей, не признался в любви. Он лишь навис над ней, закатив глаза, одной рукой сжимая ей горло, другой больно стискивая ее грудь.
– Сука! – кричал он. – Похотливая сука, давай, трахай меня!
Небо темное, звезд не видно, ночь пуста, за исключением одного-единственного звука. Из магнитофона лилась оперная ария. Ее слабые ноты воспаряли к беззвездному небу над озером. Их плачущая красота лилась с подоконника, на который, распахнув ставни, облокотилась Мэгги – на этот раз в своей прекрасной шелковой ночной сорочке. До этого она почти не понимала заключительной арии Чио-Чио-сан, а вот теперь наконец поняла. И знала, почему Леонтина Прайс исполняет ее именно так. Она пела, полная горя, которое были бессильны облегчить слезы. Такая музыка заставляла умолкнуть ночные звуки. Лебеди неподвижно застыли на водной глади озера. Луна померкла.
Каждая нота была столь прекрасна, что любой, кто ее услышал бы, закрыл бы глаза или поник головой. В комнате храпел Сэм, вернее, легонько посвистывал. На прикроватном столике стояла, повернутая лицом к стене, статуэтка Богоматери Рокамадурской, Черной Мадонны с младенцем. Всякий раз, когда Мэгги хотела уйти, Сэм просыпался и не давал ей этого сделать, как будто она была его добычей, с которой он еще не расправился до конца. Ему было все равно, что она чувствует, и он, словно хищник, снова и снова причинял ей невыносимую боль.
Джесс не вернулся, равно как Феликс и Антонелла, хотя Мэгги знала, что они дома. Возвратившись, они услышали или даже увидели ее с Сэмом, после чего вновь покинули дом, чтобы не быть свидетелями ее грехопадения.
Дрожащей рукой Мэгги сжимала перочинной нож – любимый нож Джесса; она была готова постоять за себя, если Сэм вновь начнет домогаться ее. Опера подошла к своей самой трогательной сцене, где сын Чио-Чио-сан входит в комнату и она поет: «Ты? Ты? Ты? Мой маленький идол, моя любовь, моя лилия, моя роза. Этого ты не должен знать!»
Она посмотрела вниз, на пустой портичиолло. Куда же подевалась подаренная Феликсом лодка? Где Джесс? Где ее сын? Где ее лилия и роза? Как ей искать его, как, найдя, положить руку ему на голову после того, что с ней случилось? Как ей теперь посмотреть в глаза женщин на рынке? Как войти в церковь Святой Девы Марии? Ведь где теперь ее целомудрие? Где ее честь?
Она слушала, как мадам Баттерфляй оплакивает
Глава 23
На следующее утро Феликс Росси встал раньше Джесса и Антонеллы. Они все спали в ее доме, не желая ночевать под одной крышей с Сэмом и Мэгги. Когда Феликс вернулся на виллу, он застал мальчика сжавшимся в комок под окном спальни Мэгги. Ребенок сквозь слезы читал строки «Песни Песней» и молил о явлении ангелов. Даже увидев Феликса, он не перестал молиться и плакать, повторяя, что, будь он и вправду Иисусом, он бы точно знал, как помочь матери. Феликс ворвался в дом, готовый перерезать Сэму горло. Однако, услышав доносившиеся из спальни Мэгги звуки, застыл на месте, не в силах поверить, что та, кто родила Джесса, будучи девственницей, отдалась первому встречному проходимцу. Звуки ее страсти показались ему омерзительными; он повернулся, сгреб Джесса в охапку и отвез его в дом к Антонелле.
Джесс проплакал половину ночи. Феликс не ложился спать, стараясь утешить его, но Джесс остался безутешен, убежденный в том, что его матери сделали больно. Росси ни разу не видел, чтобы ребенок испытывал такие душевные муки. Он так рассердился на Мэгги, что все равно не смог бы уснуть.
Встал он рано утром, с первыми лучами солнца, исполненный решимости высказать Мэгги все, что думает по этому поводу. Что касается Сэма, в его глазах тот всегда был отъявленным подонком. Да, какое-то время он пытался вести себя прилично, но затем попытался затащить Мэгги в постель. Когда же она отказала ему, он переключился на его сестру Франческу, и нельзя сказать, чтобы та оказала ему решительное сопротивление. Нет, конечно, когда головорезы устроили за Мэгги настоящую охоту, он ее спас, но это единственный благородный поступок, совершенный за всю его пустую жизнь. Так что поведение Сэма Даффи его ничуть не удивило. Иное дело – поступок Мэгги. Она бросила Джесса одного, напугав его, чтобы самой удовлетворить свою похоть с Сэмом.
Феликс на цыпочках спустился вниз и вышел из дома. Через пять минут он уже был у ворот желтой виллы. Открыв ворота, прошел сквозь утренний туман по подъездной дорожке в сад, а затем и в дом. Из кухни доносились какие-то звуки. Он пошел проверить, что происходит, и был поражен, да что там! – взбешен при виде того, что предстало его взгляду. Эта парочка занималась любовью. Мэгги была прижата спиной к стене, она стонала, закрыв глаза. Сэм же в своей безудержной похоти напоминал безумца. Стоп! Может, это она рыдает?
Сэм был гол и стоял к нему спиной. В отличие от Сэма Мэгги была одета, как будто собралась в город. Одной рукой Даффи сжимал ей запястья, другой – остервенело лапал и мял ее тело. У их ног на полу лежал окровавленный нож. Из левого плеча Сэма сочилась струйка крови. Из горла Мэгги рвались сдавленные рыдания. Пригвожденная его телом к стене, она горько плакала. Феликс тотчас вспомнил наивное утверждение Джесса, что мир не нужно спасать. В этот момент он ни за что бы с этим не согласился.
Росси увидел бутылку коронного вина Антонеллы – «Барбареско», «Марциано Аббона». На этикетке, под названием, красовалось изображение колибри на ветке. Бутылка явно осталась со вчерашнего ужина. Не говоря ни слова, Феликс подобрал ее – вообще-то, он предпочел бы что-то дешевое и грязное, – и на цыпочках подошел к Сэму. Тот уже принялся рвать на Мэгги одежду и, задыхаясь, приговаривал: