Черная моль (Черный мотылек) др.перевод
Шрифт:
— Но это чересчур, сэр… Я… я…
— Вы его заслужили, клянусь! — умоляющим тоном произнес Карстерс. — Ну же, мистер Чилтер! Не станете же вы обижать меня отказом. Сохраните его на память о… толстом человеке, который столь грубо обошелся с вами на дороге.
Клерк взял кольцо дрожащими пальцами.
— Благодарю вас, огромное-преогромное…
— Нет, это я должен сказать вам спасибо… Ладно, идемте же, посмотрим мою Дженни! Как ты там, а, девочка? — при первом же звуке его голоса кобыла резко повернула голову к хозяину, тонко заржала и забила копытом.
— Ничего не понимаю, сэр! Как это вы оказались разбойником? Почему
Произнося эти слова, мистер Чилтер дотронулся до руки милорда и во второй раз в жизни ощутил прикосновение его крепких и одновременно нежных пальцев.
— Бог ты мой, ваша милость! Вы же свой изумруд потеряли!
— Не потерял, Джим. Я его подарил.
— Вы… вы… подарили, сэр?!
— Угу. Маленькому паучку.
— Н-но…
— К тому же он обозвал меня толстяком…
— Толстяком, сэр?
— Да, самым настоящим толстяком. Кстати, позволь сообщить тебе, что я купил Дженни сегодня в Фиттеринге, у одного мерзопакостного злодея, который обобрал мистера Шмеля, — и он вкратце обрисовал Джиму, что произошло с ним сегодня внизу. Когда он закончил, слуга удрученно покачал головой.
— Эх, видать, вы так никогда ничему и не научитесь, сэр! — проворчал он.
— Я? А что такого я сделал?
— Ну к чему это вам понадобилось рассказывать все этому паучку, сэр? Это ж ни в какие ворота не лезет! Ведь он наверняка проболтается толстяку и тогда на нас ополчится весь город.
— Это лишь свидетельствует о том, как плохо ты разбираешься в маленьких паучках, — спокойно заметил ему хозяин. — Дай-ка мне лучше пудру!
Глава 3
Уинчем!.. Величавый старинный дом с высокими стрельчатыми окнами, высокими каменными террасами, затененными плющом; дом, окруженный лужайками, сбегающими с одной стороны к реке, что извивается и бормочет на своем пути под нависающими над водой деревьями и ясным голубым небом и бежит все дальше, омывая валуны и скалы, такая чистая и прозрачная, что на самом дне ее можно разглядеть мириады камушков.
А с другой стороны раскинулись бархатистые лужайки, переходящие во фруктовые сады и тихие заливные луга.
По обеим сторонам дома располагались террасы, такие белые в ярких лучах солнца, с каменными ступенями, сбегающими к миниатюрному озеру, где растут водяные лилии и постоянно шныряют взад-вперед серебристые мальки.
Сад расчерчивали вымощенные плитами дорожки, огибая пестрые цветочные клумбы и мрачные старые деревья, простоявшие здесь, казалось, целую вечность. По другую сторону реки раскинулся манящий прохладой лес, словно ковром, устланный мягким темно-зеленым мхом, в котором по весне цвели примулы, и листва у деревьев здесь была такая густая, что солнечный свет проникал лишь неровными пятнами.
По стенам террасы вились розы — желтые и красные, розовые и белые — и перекидывали свои гибкие побеги через парапет. Затем они карабкались выше, по стенам дома, где смешивались с пурпурным клематисом, жасмином и жимолостью. Воздух был насыщен тяжелым смешанным ароматом всех этих цветов, а с клумбы внизу растекалось по всему саду дивное благоухание лаванды.
Казалось, старый дом пребывал в дремоте, купаясь в жарких лучах солнца. И если не считать павлина, горделиво распустившего перья по ступеням террасы, никаких признаков жизни здесь больше не наблюдалось…
Это место служило пристанищем многим поколениям Карстерсов. Один граф сменял другого и царил во всем своем великолепии, но только теперь ни одного графа здесь не осталось. Никто не знал, где он. Уже минул месяц с тех пор, как умер старый Карстерс, но старший его сын, которому полагалось занять его место, отсутствовал. Его не было вот почти шесть лет и никто не осмеливался даже шепотом упоминать о нем, ибо он опозорил это имя и старый граф вышвырнул его вон из дома и запретил даже вспоминать о нем. Но бедняки в округе хорошо помнили молодого графа. И рассказывали настоящие легенды о его безрассудной храбрости, его доброй улыбке и ловкости, его простосердечии, щедрости и веселом нраве. А какой же наездник он был! Видели бы вы, как он держался в седле!.. А какой фехтовальщик! Помните, он как-то дрался с молодым мистером Уэлшем, вон там, и за этим их поединком наблюдала вся округа? О, мастер Джек был хорош! Помните, как он одним ударом выбил шпагу из рук мистера Уэлша, а потом стоял и ждал, пока тот ее не поднимет? И как сверкали при этом его глаза, и как он рассмеялся, просто так, без всякой причины, от полноты бытия?..
Они были готовы бесконечно рассказывать о нем разные истории, и старики трясли головами, и вздыхали, и говорили, что мечтают увидеть его снова. А потом тыкали пальцами в господский дом и многозначительно пожимали плечами. Да кому нужен такой хозяин, как мистер Ричард? Уж во всяком случае, не им. Нет, вообще-то хозяин он неплохой и человек добрый, но им, видите ли, подавай только мастера Джека, который умел так заразительно смеяться и отпускать одну шутку за другой и никогда не ходил с кислым видом, как этот самый мистер Ричард.
Находясь в доме, Ричард Карстерс часто расхаживал по библиотеке, изредка останавливаясь, чтоб взглянуть на портрет брата, висевший над письменным столом. Художнику удалось передать выражение этих синих глаз и они улыбались Ричарду, как некогда в прошлом, — столь же весело и одновременно вопрошающе.
Ричарду исполнилось двадцать девять, но выглядел он раза в два старше. Он был довольно худощав, на не лишенном приятности лице залегли глубокие морщины. Серые глаза глядели встревоженно, даже как-то загнанно, а рот, хоть и красиво очерченный, выдавал слабоволие. Одевался он строго и не броско, без всякой претензии на элегантность, что отличала его костюмы шесть лет назад. Он носил черное одеяние в знак траура по отцу и оживляло его лишь кружевное жабо, отчего лицо выглядело еще старше. В нем не усматривалось и тени мальчишества, свойственного брату; даже улыбка казалась вымученной и усталой, а в смехе редко звучало искреннее веселье.
Он достал хронометр, сверился с часами на камине. Потом подошел к двери, нервно отворил ее и прислушался.
До него не доносилось ни звука. И он снова заходил по комнате в ожидании, когда зазвонит колокольчик. Но он не зазвонил, вместо этого в коридоре послышались чьи-то шаги и в дверь постучали.
Ричард двумя шагами пересек комнату и распахнул дверь. На пороге стоял Вобертон.
Ричард схватил его за руку.
— Вобертон! Наконец-то! Я жду уже больше часа.
Мистер Вобертон высвободил руку и поклонился.